— Мамка! А мамка! — Коля сунул матери мизинчик в рот. — Ты тятьку бранишь? Ага?
— Молчи, разнесчастный! — Лиза шлепнула сынишку. — Про дядю я. Про чужого дядю.
Ребенок заплакал.
Лиза продолжала рассказывать жалобно:
— Ну, так вот. С него как с гуся вода. Ухмыляется. «Ты, говорит, моей музыкантской души не понимаешь…» А какая там душа! Тьфу! Голик вместо души-то, коли родному сыну законных метрик не пожелал дать… А к музыке, ты сама знаешь, мое сердце податливое. В праздник я и поплясать люблю. Но чтобы каждый день праздничать да бражничать — это не по мне. У меня от этого кровь застаивается, расплываюсь во все стороны, хоть каждый день в платьях швы подпарывай да перешивай. Я такая-то сама себе немилая. Люблю силу положить с толком…
Мне бы надо в прошлом году убежать от Семки-то — я бы уже человеком здесь была. Ожила бы душой. Не стыдно было бы опять орден-то на груди носить… Нет, держалась, дура, за мужика. Все надеялась, что образумится. А он, по пьянству, с какими-то жуликами спутался… Плюнула я на него, окаянного, и вот приехала…
Она заговорила о работе. Хорошо бы опять на коноплю! Стосковалась!.. Да и дополнительная оплата там высокая — можно заработать и для себя, и для ребенка.
Зная прилежность Лизы, Вера считала, что ее можно поставить звеньевой по конопле, но не сейчас, не среди лета, а будущей весной. Нынче лучше всего ей пойти в бригаду…
Так появилась Лиза на сортоиспытательном участке. И с тех пор на доске показателей дневной выработки ее имя занимало самую верхнюю строчку.
Лиза видела — у Веры не остается времени, чтобы съездить на конопляники, расположенные в семи километрах от этого полевого стана.
Сегодня, когда начался затяжной дождь и все женщины отправились домой, Лиза тоже исчезла. Но Вера не допускала мысли, что та пойдет к конопляному полю, потому и удивилась ее неожиданному возвращению. А Лиза пришла не с пустыми руками: широко распахнув двери, она втащила в комнату снопики:
Принимай, подруженька, образчики! Это — с большой полосы. Это — с опытной…
— Спасибо, Лиза! Спасибо! — Вера ставила образцы возле стены. — Пригодятся для выставки!..
С Лизиной юбки ружьями стекала вода.
— Сбрасывай мокрое, — потребовала Вера. — Накинь мое пальто, а твое просушим. И сама отогреешься у печки. Иззяблась ты под дождем. Даже губы посинели…
И Вера помогла Лизе снять прилипшую к рукам и плечам мокрую кофту.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Ранней весной в Луговатку приехали из города на двух автобусах и нескольких «газиках» известные ученые, чьи имена то и дело появлялись на страницах журналов и обложках книг. Прибыли также директора и агрономы совхозов, председатели всех колхозов района. И сразу же отправились в поля. Машины, у которых колеса были обмотаны цепями, вереницей двигались по раскисшей дороге, разбрызгивая. воду из лужиц, раскидывая грязь по сторонам.
Ветер утих как бы для того, чтобы небо, по-весеннему молодое, могло вдоволь налюбоваться собою, глядясь в многочисленные зеркала апрельской снеговой воды. Да и само небо сияло, как зеркало. Одинокие белые облака, проплывавшие высоко-высоко, казались отражением снежных сугробов, которые все еще лежали длинными и довольно широкими лентами возле старых лесных посадок. Чистая грива была полосатой, по-особому нарядной. Вот такой она бывает всего лишь полнедели. Промелькнут эти деньки, и поля сменят ранний наряд на другой, потом на третий, тоже по-своему красивый, более богатый, а в конце лета даже роскошный, но ни один не затмит в памяти этой весенней поры.
Рядом с Шаровым на первой машине сидел Огнев и тоже любовался полями.
— Я вам скажу, только-только начинаем по-хозяйски использовать землю. Еще все впереди…
Колонна автомобилей остановилась в полях, защищенных лесными заслонами. Гости вышли из машин и направились к той кромке лесной полосы, которая уже освободилась от снега. Пахло прелыми прошлогодними и снеговой водой. Но более всего был приятен аромат только что проснувшихся слегка набухклейких почек бесчисленных тополей, что стояли рядами поперек всей Чистой гривы. На обочине, пригретой солнцем, уже сияли золотые капельки цветов мать- мачехи.
А высоко в небе жаворонки рассыпали задорную трель — хвалу весне.
Вторая половина лесной полосы утопала в снегу. Оттуда белое крыло сугроба раскинулось так широко, что все еще покрывало добрых две трети полевой клетки.