— Примет!
— Хочешь хвалиться своими посадками? Видал я их: не лес, а смех! одного тополя девка крикнет — у другого не слышно.
— В войну не хватило силы для ухода…
— И теперь не хватит. Да и ни к чему это. Без всяких затей наша земля родит хлеб.
— Семь лет из десяти. В остальные годы засуха убивает.
—прутиками ее не остановишь. Нет, нет. Твои тополя сами засохнут. Я знаю. Ты меня слушай: у меня опыт и хлебороба, и председателя колхоза. Я, понимаешь, в войну целый полк кормил. — Забалуев взмахнул рукой. — Целый полк! В газетах писали…
— Ты кормил? — вмешался Огнев. — Один? Самолично?
— Ну, колхоз… Это и так понятно. Чего привязываешься, как овод?.. — Забалуев снова повернулся к Шарову. — Теперь о другом надо подумать — как бы колхозникам дать побольше хлеба на трудодень. Вот задача! Как ты ее разрешишь?
— Путь один — повышение урожайности. Простой и ясный путь.
— Мелко смотришь, Павел Прохорович, — рассмеялся Забалуев. — Пусть я по урожаю со всей посевной площади отстану от тебя, а трудодень у меня будет богаче. Вот увидишь. Убедишься!
Хлеб Забалуев сдавал с хитрецой: первую квитанцию всегда получал он. И в газетах первые снимки красных обозов были из Глядена. И районные сводки, до поры до времени, начинались с «Колоса Октября». А к концу уборки колхоз сразу оказывался на последнем месте. Другие сдавали сверх задания — Забалуев увертывался: то веялки ломались, то подводила сушилка… Но в долгу артель не оставалась — в день выполнения краевого плана Сергей Макарович приезжал с красным обозом. Он забегал в редакцию газеты и рассказывал, что в его колхозе трудодень хоть на десять граммов, а все же выше, чем у многих соседей.
— Уйду вперед! — продолжал хвалиться Забалуев перед гостем. — Ты меня не догонишь. Нет, не догонишь.
В дверях опять появилась Матрена Анисимовна и настойчивее прежнего окликнула мужа:
— Макарыч! У меня пельмени сварились, а ты все еще с разговорами…
— Пельмени? — столь же громко переспросил Забалуев и широким взмахом руки показал на стол. — Давай, давай. Пельмень хорош, пока горячий. Давай, Анисимовна, побольше!.. Пельмень на столе — всему голова!..
Под пельмени Забалуев любил выпить водки, но сейчас в доме оказалась только одна «давленка», приготовленная из сока сахарной свеклы.
Хозяин разливал мутный напиток в большие гладкие стаканы.
— Мне поменьше, — попросил Шаров, закрывая-стакан ладонью. — Какую-нибудь рюмочку.
— Может, наперсток? — обиделся Забалуев и крикнул в кухню: — Анисимовна, принеси!
Матрена принесла стопку и поставила перед гостем, мужу посоветовала:
— Не приневоливай человека. Душа меру знат.
— Стыдно наливать в таку посуду, — ворчал Сергей Макарович. — Стыдно!
Шаров чувствовал себя неловко перед настойчивостью Забалуева и молчал. А тот шумно хвастался:
— Я, понимаешь, до работы горячий. Погулять тоже люблю так, чтобы земля дрожала. Ой, люблю! Но строго держусь пословицы: «Пей, да дело разумей»… За твое здоровье!
Они чокнулись. Шаров пил маленькими глотками. Забалуев, опорожнив стакан, перевернул его в воздухе:
— Вот как надо! — с размаху поставил на стол и снова наполнил.
— пью по одной, — предупредил Шаров, закусывая пельменями, над которыми клубился пар.
Он заговорил о ранетках, выведенных здесь, в Глядене, Дорогиным.
— Василию Бабкину — знаете его? — тому самому, который девушек спас, очень хочется раздобыть саженцы для нашего колхозного сада. Парень уже разговаривал с самим Трофимом Тимофеевичем, так сказать, удочку закидывал.
— Ишь какой ловкий! — буркнул Забалуев. — Много таких удильщиков развелось! А Бесшапочный все готов размотать. Не грех бы и председателя спросить…
— тебе пора бы прозвище позабыть, — заметил Огнев, сердито пошевеливая усами. — Нехорошо. Некультурно.
— Тоже культурный выискался! А я так привык… И ничего тут обидного нет. Без шапки ходит. Вот и прилипло прозвище. Я тут ни при чем.
— Насчет ранетки ты напрасно скупишься, — упрекнул Огнев. — Надо дать соседям самую лучшую. Пусть разводят.
—потом они ее — на базар. Нет, я не согласен, — продолжал упорствовать Сергей Макарович. — И на все выставки они ее повезут…
— Ну и что же? Имя Трофима Тимофеевича за ней останется.
— А колхоз по боку? Только о Бесшапоч… тьфу, о Дорогине, будь он неладный, и твердишь… Знаешь, где у него брат! То-то и оно! В А-ме-ри-ке! А сынок? В тридцать седьмом таких звали: враг на-ро-да! А ты заступаешься! Я про бдительность не забыл. Нет. Только по своей доброте терплю его в саду. Другой бы председатель отправил подальше… В лес на смолокурню…