— Значит, в агитаторы к Шарову записался?
— Про хорошее рассказывать не зазорно.
— Хорошее небось и дома найдется.
Огнев сообщил, что соседи составляют пятилетний план. Неплохо бы последовать их примеру.
— У нас не завод, — возразил Забалуев, — Не под крышей работаем — под небом. А природа часто все по-своему поворачивает. Сам знаешь, бывает, утром направляем людей сено грести да в стога метать, а через час — дождь: надо перестраиваться — брать литовки и траву косить. Вот тебе и план!
— Без плана — как без глаз.
— Ишь куда пословицу примостил! А ты мозгами пошевели. Из района планы спускают? Дюжинами! Только успевай поворачивайся. А вы с Шаровым придумали сами плановать. Ни к чему затея — из пустого в порожнее перетряхивать. Район все равно по-своему повернет.
Бригадир перешел к самому главному — к договору о социалистическом соревновании с луговатским колхозом, хотел обрадовать — Шаров обещает семена клевера, но председатель, раздраженно подергивая плечами, оборвал его:
— Ну и лопай траву, коли глупости слушаешь. А мое брюхо калачей просит. На них взрос.
— Да я в книжках читал…
—ты не всякой книжке верь. Своим умом кумекай… Ну, а что еще вы там понаписали, умники-разумники?
Сдерживаясь, чтобы окончательно не поссориться, Огнев скупо, сквозь зубы, проронил об обязательстве садить лес в полях. Сергей Макарович, раздражаясь все больше и больше, рубанул рукой со всего плеча:
— Опять выдумки!
— А я считаю — дельное предложение. Надо обсу
— Тебе бы все обсуждать!.. А председатель зачем поставлен? Он — за хозяйство в ответе!
Прислушиваясь к громкому спору, доносившемуся из передней кошевки, Дорогин усмехнулся:
— Про наши обязательства толкуют!
— Я упреждала: «Не согласится Сергей Макарович, рассердится», — напомнила Домна Потаповна.
Забалуев той порой крикливо доказывал, что и в полевых бригадах, и на фермах, и в саду не хватает рабочей силы, что молодежь уходит в город:
— Добро бы — на производство: не столь бы обидно.Так нет, девки в домработницы поступают. Сельсовет не
Встревоженный морозами, Дорогин рано утром уехал в сад.
Еще издали, с Гляденского крутояра, Трофим Тимофеевич увидел высокие тополя. За ними яблони укрывались от ветров.
От ворот до сторожки — аллея из старых вязов, одетых инеем. Густые ветви сомкнулись и напоминали своды туннеля. По нему, потявкивая, бежал навстречу огромный рыжий пес Султан. Правое ухо у него болталось, левое торчало, как рог.
— Небось соскучился, чертушка?
Впрыгнув в сани, Султан хотел лизнуть в щеку, но Дорогин повалил его.
— Ладно тебе, ладно…
Предупрежденный тявканьем собаки, от сторожки шел молодцеватый старик в белом фартуке.
— Алексеич, здравствуй! — крикнул Трофим Тимофеевич, подымаясь из саней.
— Здравия желаю! Здравствуйте! — отрывисто ответил сторож, когда-то служивший в старой армии.
— Ну как, сильно пакостят косые? — спросил Дорогин в избушке, обирая ледяные сосульки с бороды.
— Отбою нет. Навалились окаянные. Нынче всю ночь напролет ходил по саду. Промерз до костей.
Трусливый, с первого взгляда как будто безобидный, заяц, про которого детишки поют веселые песенки на новогодних елках, у садоводов издавна числится во врагах. Чуть недоглядишь — заберутся косые в сад, обгложут стволы, да еще выберут те деревья, которые дают хорошие яблоки. Губа у них не дура! Что с ними делать? Перепробованы все пахучие обмазки — толку мало. Самое надежное — обвязать стволы сосновыми ветками: сунется к дереву косой — мордочку наколет. Так можно отвадить. Но в саду — тысячи яблонь, все не обвяжешь. Хлопотно!
Алексеич придумал погремушки, предложил также ребячьи ветрянки-трещотки. Косоглазые испугаются — убегут. Понаделали не меньше сотни: в бураны по всему саду — звон, гром, треск. Но в бураны заяц и сам боится запорошить глаза — дрыхнет в теплой снеговой норе. В затишливые морозы голод подымает его на разбойные дела, а в такую безветренную погоду, как на грех, шумовая защита умолкает…
— Приглядимся к грызунам, — сказал Дорогин. — И найдем какую-нибудь отваду.
Сторож встал, нахлобучил заячью шапку на брови, надел полушубок и подпоясался старым солдатским ремнем.
— Нет, — возобновил он давний спор, — что ни говори, Тимофеич, а ружьем лучше. Ежели положить большой заряд, — он сделал такое движение рукой, будто высыпал в ствол шомполки полную горсть пороха, — запыжить покрепче да пальнуть в одного — все от страху рехнутся! Опять же — мясо на варево! И шкурка денег стоит! .