Вера отошла на несколько шагов; успокаивая себя, причесала растрепавшиеся волосы; попросила:
— Только с папой не говорите о Грише. Не спрашивайте. Не надо его волновать…
— Береги отца, Верочка. Береги. Его работа народу нужна.
— Он ночи напролет не спал. Боялась я за его сердце… Написал в Москву, но… Однако, почта затеряла письмо… Надо бы второй раз — не могла его уговорить… Знаете, какой он упрямый…
— Упорный, — ласково поправила Векшина. — Не будь у него такого упорства, не победил бы морозов, не вырастил бы сада.
Дарья Николаевна снова подошла к Вере, глянула на нее теплыми-теплыми глазами.
— А об Анатолии все известно? Доподлинно? Может еще…
— Похоронная… С Курской дуги…
— Обязательно приду… — Векшина крепко сжала руку девушки. — У меня ведь тоже нет сына… И все годы… все эти годы ничего не слышала о нем…
Она повернулась и, надвинув на брови ушанку, быстро вышла из комнаты.
На стук двери Трофим Тимофеевич торопливо направился в коридор.
впрямь — Дарья Николаевна! Вот хорошо-то!.. Недавно Шаров промял тропку к моему дому, теперь — вы. — Старик обеими руками потряс ее небольшую, но сильную руку. — С возвращением вас! Раздевайтесь. Проходите.
Гостья спросила о здоровье, о саде. Наверно, выращены новые гибриды? Удачны ли?
— Для меня они как родные дети, могу перехвалить, — улыбнулся старик. — Приезжайте весной — посмотрите сами.
— Еще до весны побываю. А к вам просьба: мы соберем сюда по одному человеку из каждого колхоза, и вы побеседуете с ними, поделитесь опытом. Ладно?
— Только вы какого-нибудь политрука ко мне приставьте, чтобы все мои речи слышал.
— Я знала, что вы согласитесь.
— Я-то что. А вот согласится ли Неустроев — это вопрос. Он меня избегает, как чумного.
Старик провел гостью в кабинет. Векшина остановилась перед портретом парня в шинели, в шапке-ушанке с пятиконечной звездой и, помолчав, вздохнула.
— Ровесник моему Саше…
Повернувшись к Трофиму Тимофеевичу, спросила:
— Место могилы знаете? Съездите. Сердцу будет легче.
— Собираюсь… Яблоньку хочу там посадить… Нашу, сибирскую…
Дорогин вышел в кухню. Дарья Николаевна снова взглянула на портрет. В груди шевельнулась такая острая боль, какую знают только матери. Она прошлась по комнате из угла в угол и, чтобы успокоиться, остановилась перед полкой с книгами. Теперь их стало больше. Они выглядели по-разному: одни крепкие и строгие, как солдаты в строю, другие измяты и истрепаны, переплеты поломались, листы пообтрепались и обмякли. На многих книгах — мелкая, глубоко въевшаяся пыль десятилетий. Видно, они были читаны не только в комнате за столом, но и в саду возле грядки, и в поле у вечернего костра. Дарья Николаевна-взяла одну из таких книг — без переплета, без титульной страницы — и начала медленно перелистывать. То и дело мелькали подчеркнутые строчки. На полях встречались надписи:
«Зри», «Это я проверил», «Не согласен».
Книга отвлекла от тяжелого раздумья, и Векшина начала вчитываться в строки. Вот подчеркнут весь абзац: «Дерево, воспитанное смолоду рационально, будет успешно расти, куда бы его ни пересадили. Не только в ближайших окрестностях своего местопроисхождения, не только в тесных границах своей отчизны, но и далеко за пределами последней, в чужих странах». А на полях — сердитое возражение: «Ложь».
Кто же автор книги? С кем из ученых спорит Трофим Тимофеевич?
Перекинув несколько листков, Дарья Николаевна снова увидела подчеркнутые строки:
«Что же касается крестьян, то они разводят по преимуществу плодовые деревья, требующие менее ухода или произрастающие в данной полосе без влияния с их стороны и забот».
На полях книги Дорогин возражал с еще большей резкостью и убежденностью:
«Ну и завернул! Врет, не стесняется. Таких деревьев нет в садах».
Дарье Николаевне все больше и больше нравился этот упрямый спор сибирского крестьянина с неизвестным автором толстой книги. Для нее было ясно, что каждое слово, написанное на полях, явилось результатом долгих испытаний плодовых деревьев в условиях Сибири, и она, позабыв обо всем, читала пометку за пометкой.
Вошел Дорогин.
Векшина взглянула на него, и он понял — интересуется фамилией автора.
— Это Гоше. У меня с ним старый спор, с начала столетия, — сказал сердито, будто спор еще не был закончен. — Напутал да наврал этот немец с три короба. А ему, можно сказать, поклонялись, пока Мичурин не опрокинул с дороги таких акклиматизаторов.