— Ну, уж придумала — крыжовник! Об его колючки руки в кровь издерем.
— Собирай с него ягоды сама!
— И соберу! — задиристо подняла носик Капа. — Обойдусь с колючим, как с миленьким! Вот увидите!
— Пообнимайся с ним: он тебе кофту располосует!
— А я брезентовый фартук сошью! И рукавицы.
Девушки прыснули со смеху.
— Ой, уморила!.. Ягоды в рукавицах брать!
— Ты, Капка, собачьи мохнашки приспособь!
— Подавишь крыжовник, как медведь малину!
— А вот увидите!
Шаров поднял руку.
— Дельное предложение внесла Капитолина Матвеевна.
Капа окинула девушек торжествующим взглядом.
«Ну, что?! Не по-вашему вышло, а по-моему!.. Председатель даже взвеличил Матвеевной!..»
— Учтем поправку, — пообещал Шаров и взглянул на садовода. — Так?
Бабкин промолчал.
Подогретая успехом, Капа завела речь о том, что ее волновало больше всего:
— На собраниях говорите о разных постройках, ровно сказки рассказываете, а про трудодень молчите.
— Это неправда, — нетерпеливо заметил Вася. — Мы с вами обсуждали…
— А ты не тарахти — послушай, что дальше скажу. Уж я-то знаю. Отстаем от других колхозов. Даже в «Колоске»…
— Нашла пример! У нас электрический свет горит, а они, слышно, все еще нюхают копоть из керосиновых ламп.
— Только этим и попрекаете. А светом себя не обтянешь!
По комнате загулял шумок: одни смеялись над Капой, другие подзадоривали ее. Она повысила голос:
— Правду говорю: про людей у нас забывают. Все на строительство да на строительство. Трудодню по деньгам роста не видно.
Васе было неприятно, что в молодежной бригаде затеялся такой «отсталый разговор». Он не мог молчать и сказал об этом.
— Ты мне отсталостью в глаза не тычь, — рассердилась Капа. — И не сули праздник на старости лет. На что он мне? Уж я-то знаю. Я хочу сегодня ходить в хороших туфлях, чтобы городским ни в чем не уступать!
— Что ж, выходит — пятилетку не строить, а всю прибыль — тебе на наряды?
Девушки опять зашумели, Капа — громче всех.
Председатель встал:
— В словах Капитолины Матвеевны есть немалая доля правды. Оплату трудодня необходимо подымать. Для того мы и новый сад будем садить, и фермы строить, и урожай повышать. Все — для человека, для его лучшей жизни.
После собрания, оставшись наедине с бригадиром, Шаров сказал:
— А Капа теперь, по-моему, на месте. У нее появилась искорка интереса к делу. А где искра, там можно разжечь огонь. И критиковала правильно. Увлеклись малиной.
— Я говорил: хватили через край! — Вася махнул рукой, будто решаясь на отчаянный поступок, и продолжал с упрямым раздражением: — Тяжело мне будет с такими, как эта…
— Постой, постой, — перебил Шаров. — Не пойму я тебя. Ты просил добавить людей, а теперь открещиваешься.
— От бригадирства отказываюсь.
— Вот-те раз! На крутом подъеме вздумал выпрягаться! Ну знаешь ли… Не твои это слова!
Шаров с таким осуждением посмотрел ему в глаза, что Вася уже не ждал ничего хорошего.
— Трудно мне, — буркнул он. — Поставьте кого-нибудь постарше…
— А ты спрячешься от трудностей?
— Нет, ни от какой тяжелой работы я не уклоняюсь. А от бригады отказываюсь. Забот больно много, — ответил Бабкин.
— И тебе хочется поискать, где их меньше? Напрасное занятие. Да комсомольцу это и не к лицу.
— Я сразу говорю: не справиться мне.
— А на твоем месте другой счел бы за честь. Такой сад доверяем! Подумай, Василий Филимонович. А то ведь…
— На комсомольском собрании поставите? Дело ваше.
— Я в отцы тебе гожусь, — сказал напоследок Шаров. — И добра желаю.
Не ответив ему, Вася ушел с опущенной головой.
У Бабкиных был старый пятистенный дом с белеными углами и голубыми ставнями.
Зимой тридцатого года, когда проводилась сплошная коллективизация, Дарья Николаевна, направленная в Луговатку райкомом партии, прожила на квартире у Бабкиных целый месяц и так подружилась с Катериной Савельевной, что с тех пор всякий раз, когда оказывалась путь-дорога сюда, останавливалась у них.
Сосновые бревна дома давно успели почернеть, но беленые углы и крашеные наличники молодили его, и он по-прежнему выглядел светлым и веселым, будто горе не коснулось его жильцов.
Как всегда, снег от простых жердяных ворот до тесового крыльца не только откидан лопатой — отметен метлой. Вон чернеет она в уголке возле ступенек, словно поставил ее туда, на привычное место, сам Филимон Иванович…
Векшина приостановилась, чтобы перевести дыхание. Не легко приходить, хотя и не первым, печальным вестником. Люди, потерявшие на войне своих близких, обычно не верили бумажкам о похоронах. Может быть, ошибся писарь? Может, придет другое, радостное уведомление? Завтра или послезавтра почтальон принесет письмо… Ждали неделями, месяцами, годами. И вот наступала минута, когда очевидец смерти обрывал последнюю ниточку надежды…