Колеса то проваливались в борозды, пропаханные на повороте тракторными плугами, то ударялись о гребни.
Солнце уже успело пробудить талые воды, и светлые ручейки текли от увала к дороге. Девушки, прокладывая лопатами маленькие поперечные канавки и устраивая плотинки, преграждали путь воде, заставляли ее растекаться по всему полю и, как в губку, впитываться в землю. Свернув с дороги, Забалуев направился к ним.
— Здравствуйте, девки! — зычно крикнул, окидывая взглядом всех, и придержал коня возле Лизы. — В наступленье двинулись? Хорошо! Ой, хорошо!
— Ковыряемся, — ответила звеньевая и с такой силой воткнула лопату в пласт, что сталь звякнула о мерзлоту. — Земля-то как следует еще не отошла.
— Ничего, вы проворные. По вашей силе эти канавки— пустое дело. Летом от комаров отбиваться — тяжелее такой работы.
— А вы попробуйте сами.
— Не испугаешь. На меня этот председательский хомут надели, а мне бы милее выходить с вами на любую работу.
Забалуев выпрыгнул из коробка и, отдав вожжи Лизе, взял у нее лопату. Девушки сбежались к нему и смотрели, пересмеиваясь:
— Горячку принялся срывать!
— Добрался до работы, как голодный до блинов!
— Кто круто берется, тот скоро устает.
— Ну, нет, — спорил Забалуев. — У меня норов одинаковый: как утром начну, так до вечера не сбавлю. Можете по часам проверять.
В его больших бронзовых руках лопата то и дело взлетала над землей и, блеснув острием, звонко вонзалась в землю. На обочину канавки ложились мерзлые комки.
— Без работы кровь застаивается. А за дело возьмешься — по всем жилам закипит! — Забалуев говорил громко, словно возле него были глухие.
Окружив крутого на работу человека, девушки восхищались им, как на лужайке лихим плясуном:
— Никому не угнаться!
— За семерых сробит!
А Забалуев, сбросив ватник и расстегнув ворот гимнастерки, продвигался по полосе все дальше и дальше, словно и в самом деле решил весь день копать канавки.
— Так вы, Сергей Макарович, оставите всех нас без трудодней! — Лиза, смеясь, ухватилась за черенок лопаты.
Забалуев вспомнил, что у него много других дел, и сдался.
— Как говорится, продолжайте свое наступленье! — Возвратил лопату Лизе. — Канавки прокладывайте поближе одна к другой. — Поковырял землю носком сапога и самонадеянно тряхнул головой. — Пшеницы здесь схватим много! Ой, много! Прогремим, девки, на всю округу! В газетах нас расхвалят! Портреты напечатают!..
Он оделся, взял вожжи, и, вспрыгнув в коробок, подбодрил коня:
— Веселей, Мальчик! Ми-ила-ай!
Стуча колесами по бороздам, тележка уносила Забалуева к дороге, по обочине которой шел Трофим Тимофеевич. Дул встречный ветер и закидывал пряди белой бороды садовода то на одно, то на другое плечо. На спине и груди у него покачивались косачи с крутыми завитками хвостов.
— Ишь каких петушков заполевал! — завистливо воскликнул Сергей Макарович и поторопил Мальчика: — Веселей, дружок! Веселей!
Поравнявшись с охотником, остановил коня.
— Садись, подвезу.
— Я привычный пешком ходить.
— Не ломайся. Прыгай в коробок. Ведь мы с тобой рядком еще не ездили… За мою критику обижаешься? Ну, погорячился я. Прямо тебе говорю. В семье, сам знаешь, всякое бывает. А колхоз — семья. Друг друга надо понимать. Садись.
И Дорогин, впервые уступив Забалуеву, сел в плетеный коробок. Тонкие стенки захрустели и раздались в стороны.
Сергей Макарович громко рассказывал:
— А я, понимаешь, ездил смотреть, как задерживают талые воды. Хорошо девки работают. Ой, хорошо! Хвалю Лизавету. Но Вера тут развернулась бы лучше, показала бы удаль и сноровку. Зря не послушалась меня.
— Хорошо, что не послушалась. Пусть занимается одним делом.
— Да ведь коноплю-то мы сеем без плана. Для себя. На веревки да на масло. И, кроме одного меня, никто Веру не похвалит.
— Она не для похвалы работает.
— А для чего же другого? В чем ее интерес? Не грех бы со мной поделиться. Я, понимаешь, не чужой человек.
Протянув руку в передок коробка, где лежала связка косачей, Сергей Макарович ухватил одного за мохнатую лапку и дернул к себе на колени; провел рукой по черному с сизым отливом перу, поднял и, покачав на ладони, прищелкнул языком:
— Ишь какой хороший! Тяжелый! Наверно, у тебя от четырех-то плечо занемело?
— Ничего. Носил по пятьдесят селезней!..
Сергей Макарович пощупал грудь косача, выщипнул несколько перышек и присмотрелся к белой пупырчатой коже.
— Мягкий петушок! Из такого суп выйдет наваристый!
«Этот — Юре, — про себя отметил Дорогин, — а вот тот — Егорше…»