И опять вспомнились Васе те вьюжные дни и вечера, вихревая пляска, посев березки, короткий разговор с девушкой. У нее нет таких залихватски грубых слов, какие любит Кондрашова. Самые простые слова у Веры — как песня. С нею, наверно, всегда хорошо, легко, весело. О чем ни заговорит — заслушаешься!..
«Может, все-таки написать ей?» Но тотчас же, словно не он сам, а кто-то другой, более благоразумный, холодно возразил:
«А зачем писать? Чтобы она там посмеялась со своими подружками?.. Сожмет в руке письмо и расхохочется: «Домовой-то помешался!..»
«Но что же делать?.. Ее не забудешь…»
Он сорвал шапку с головы и резко махнул ею от лица до колен.
— Вот еще выискалась незабудка!..
Эти раздраженные слова не избавили от раздумья. Вася стоял с непокрытой головой, позволяя ветру забавляться прядями волос, и вполголоса повторял слова из песни:
— Незабудочка-цветочек… Подходит: по глазам она такая…
Ему понравилось, что и он придумал для Веры прозвище.
«Сегодня же напишу ей большое письмо. Может, ответит…»
За спиной, где-то совсем близко, послышались торопливые удары копыт о мерзлую землю. Обернувшись, Вася увидел, что к нему подъезжают двое на верховых лошадях. Одним оказался Шаров, одетый в шинель и офицерскую фуражку, другим — Герасим Матвеевич Кондрашов, бригадир первой полевой бригады, маленький, с морщинистым и таким смуглым лицом, что оно казалось закопченным. Подстриженные, когда-то густо-черные, а теперь местами поседевшие, усы Герасима были так прокурены, что выглядели пегими. На нем был старый дубленый полушубок — весь в заплатах, на голове — заячья ушанка с черной тулейкой.
Вася, застигнутый врасплох, стоял перед ними с шапкой в руках.
— Ну, что ты, парень, тут остолбенел? — усмехнулся Кондрашов. — Молитвы, бормотал?
— Наверно, заучивал, — вступился за Васю Шаров.
— Это для чего же стихи — в поле? — продолжал смеяться старый бригадир. — Чтобы после черешки в земле отрастали дружнее?
— Надо говорить — черенки, — поправил Вася. — А молитвы, может, вам нужны?
— Обхожусь без них. Даже перезабыл все. «Отче наш» и то не помню. Мне агротехника помогает лучше родной матери! А вот как ты поведешь свое дело — это бабушка надвое сказала. Поглядим.
Кондрашов невзлюбил молодого бригадира с тех пор, как Вася отказался послушаться его совета. А совет был простой: «Хоть парень ты рисковый, а не берись за весеннюю посадку лесной полосы. Отложи на осень. Заяви председателю, что не подготовился». Герасим Матвеевич говорил так потому, что жалел ту длинную ленту земли, которую было решено «отхватить» у него под лесные посадки. Земля-то больно хорошая — черный пар, приготовленный под пшеницу!.. Но Вася, не дослушав, сказал, что для него майский день дороже осенней недели.
Сейчас Вася настороженно смотрел на Шарова. Зачем они приехали вдвоем? Не удалось ли Кондрашову склонить председателя на свою сторону?
Павел Прохорович спешился и подошел, разминая ноги.
— Мы надеялись застать тебя в саду, но опоздали. Кузьма Венедиктович сказал: на разведку ты отправился.
Только теперь Вася заметил, что держал шапку в руке; кинув ее на голову, сказал, что у отца была привычка — сначала самому посмотреть землю, все распланировать и только после того вести людей на работу.
Кондрашов мешковато свалился с коня, насмешливо спросил:
— И чего ты вырядился в богатую шапку, будто на свадьбу собрался?
— Неужели щеголять, как вы, в рваном малахае? Не шапка, а воронье гнездо!
— В девичьей стае петухом похаживаешь, а жениться не можешь.
— Это не ваша забота!
— Можно бы и прислушаться. Земля, деды сказывали, нарядных да форсистых не любит. Верно! Я помню, лен сеяли без штанов, а репу — с хомутом на шее. Кидает голоногий мужичок семена, а сам знай нашептывает: «Вырасти, ленок, мне, бедному, на порты!..» Вот была «агротехника»!
Они шли вдоль межи.
Шаров с Бабкиным делали по одному шагу, коротконогий Кондрашов — по два.
— Как только закончат здесь прибивку влаги, — говорил Павел Прохорович садоводу, — сразу отмеривай себе ленту и ставь колышки. С посадкой не зевай. Сосед-то у тебя — орел. Проспишь — он засеет пшеницей!
— Мой план — главнее всего! — сказал Кондрашов. — Лесные посадки район с нас не спрашивает.
— Мы сами с себя спрашиваем, — заметил Шаров.
— За недосев пшеницы не поздоровится.
— Ты перекроешь план в другом поле. Я надеюсь.
— Греха не будет, если с лесом повременим, — продолжал Кондрашов с возраставшей настойчивостью. — Ты, Павел Прохорович, подсчитай, сколько мы тут урожая снимем!