Земля пересохла, и железные кольца, волочившиеся позади острых дисков, взбивали клубящуюся пыль. Вера в душе упрекала бригадира: «Затянул посев конопли!» Заменив прицепщиков, девушки спешили засеять большую полосу.
В полдень над вагончиком тракторной бригады взвился кумачовый флажок — сигнал на обед, но тракторист остановил машину только тогда, когда увидел, что к ним подъезжает повариха в белом переднике и в белой косынке.
Спрыгнув на землю, она расстелила на телеге голубую клеенку, расставила посуду и встретила посевщиков с полотенцем и мылом.
Все хлебали горячие щи. Повариха посматривала на миски и спрашивала, кому добавить черпачок. Вдруг она, вспомнив что-то важное, всплеснула руками:
— Память дырявая, как решето!.. Манька-почтальонша на велосипеде приезжала… Наверно, радость привезла…
Девушки метнулись к ней: кому? от кого?
Моргнув Вере, — дескать, я-то все знаю, — повариха достала из кармана письмо и, словно голубя, который мог выпорхнуть и улететь, передала девушке из рук в руки.
— Бери без выкупа. А в другой раз плясать заставлю…
— Она не парень, — заступился тракторист. — Это нашему брату положено за письма отплясывать.
— Ничего, запляшет, как миленькая! Не каждой девушке письма голубками летят. Мне бы кто написал, так я бы до упаду наплясалась. Право слово!
— А я вот не стану. Не дождетесь.
— От Сеньки весточка? — шепотом спросила Мотя.
— Конечно…
Но, глянув на обратный адрес, Вера отшатнулась от подруг, торопливыми рывками вскрыла конверт. Приметный почерк: угловатые буквы. В середине страницы частушка. В глаза бросились начальные и заключительные слова «Незабудочка-цветочек… Не забуду я тебя».
Подруги уже окружили ее, пытались заглянуть через плечи. Она успела спрятать письмо в конверт, согнула его вдвое и сунула в кармашек юбки.
— От Домового?.. От трехпалого?.. — приставали девушки.
— Я сказала, от кого… И не привязывайтесь…
— Ну-ну, Сенькино ты дала бы прочитать.
— А раскраснелась-то как! Дай хоть на адресок взглянуть… — Мотя попробовала достать письмо, но Вера шлепнула ее по руке и, повернувшись, убежала к своей сеялке.
Приподняв крышку ящика, разравнивала семена. С ресниц мелкими каплями посыпались слезы. Мотя подошла, встала рядом и обняла одной рукой.
— Перестань… Из-за чего ты плачешь?
— Сама не знаю…
— Не тревожься. От Сеньки придет письмо.
— Была нужда тревожиться.
— Может, ты по Васильку тоскуешь?
— Замолчи! — Вера оттолкнула подругу. — Не приставай… Я сказала: сама не знаю.
У нее вмиг высохли слезы. А лицо оставалось красным, как раскаленная стенка жестяной печки.
Снова загудел трактор. Шевельнулись сеялки. Девушки заняли свои места. Все молчали, чувствуя себя виноватыми.
Вера стояла на приступочке рассеянная, почти не следила за работой машины. Время от времени бросала взгляд вдаль, на миражные озера, и ей вспомнился далекий зимний день.
…Она училась в седьмом классе. Сема уже был высоким, круглолицым парнем. При каждой встрече с ним почему-то замирало сердце. В последний вечер масленицы, по древнему обычаю, на косом спуске к реке жгли солому. Мимо огня быстрее ветра проносились на санках парни с девушками, исчезали в морозной мгле где-то на середине реки. У Семы были хорошие санки с намороженным на полозьях льдом. Он лихо пролетал возле самого костра, заставляя испуганное пламя шарахаться в сторону. Теплый дымок обдавал лицо и сразу же оставался далеко позади. Санки мчались с такой быстротой, что у нее захватывало дыхание и голова невольно клонилась к плечу парня. Он цепко поддерживал сильными руками. Но где-то возле прибрежного ухаба, позабыв обо всем, повернулся и поцеловал. Этот первый, вороватый поцелуй был столь неожиданным, что она по-девчоночьи вскрикнула и оттолкнулась от озорника. Санки, сорвавшись с дороги, опрокинулись. Она упала на спину, а Семка возле нее зарылся головой в мягкий снег. Поднявшись первым, молодцевато отряхнулся и подал руки.
— Не ушиблась?
Она шлепнула его, вскочила и, не позволив обмести варежкой снег со спины, побежала от него на гору.
Дома отец, глянув на нее, помрачнел:
— Где шубу располоснула? Вертоголовая! Смотри, девка! Допрыгаешься!..