Пока ехали до края полосы, по всей равнине побежали высокие вихри — предвестники перемены погоды.
Вот и межа, на ней мешки семян. Девушки бросились искать, но письма нигде не было.
Вера молчала.
Ветер клубами подымал мелкую пыль и нес вдоль Чистой гривы.
После выезда в поле Вера виделась с отцом два-три раза в неделю. Обычно в сумерки она спешила в сад, по дороге, не чувствуя усталости, пела песни.
Заслышав голос дочери, такой же звонкий и чистый, какой был у ее матери, Трофим Тимофеевич улыбался и проводил рукой по бороде:
— Бежит моя хлопотунья!
Хлопот всегда было много, и Вера, переодевшись в легкое светлое платье, мелькала меж ветвей. То она с ведрами на коромысле бежала к роднику, холодная вода которого особенно нравилась отцу, то разводила костер и начинала готовить ужин, то подметала в доме и стирала пыль со стола. За ужином расспрашивала о работе в саду, делилась небогатыми полевыми новостями. Потом она садилась за отцовский стол и при свете лампы читала Тимирязева, выписывала себе в тетрадь то, что могло потребоваться для контрольной работы в институт. Спать ложилась поздно, а на рассвете отец будил ее, и она, едва успев позавтракать, уходила в поле.
Сегодня Вера спешила порадовать старика — посев закончен! Завтра она весь день проведет в саду.
Отец вышел к ней навстречу.
— Отсеялась? Вот хорошо!.. А у нас Алексеич наловил стерлядки, ушицу сварил…
— Спасибо ему! С прошлого года стерлядки не ели…
— С луком, с лавровым листом, даже с черным перцем! Сейчас будем ужинать.
— Сначала сбегаю на реку. Видишь, я какая…
Она казалась серой от пыли, на щеках едва проступал румянец, брови и ресницы стали пушистыми.
Отец предупредил — вода еще не успела прогреться, — но Вера мотнула головой:
— Ничего, разок нырну…
Захватив платье, полотенце и мыло, она, босая, побежала по тропинке, по обе стороны которой высокие деревья маньчжурского ореха раскинули красивые светло-зеленые широкие листья. Пропыленные косы девушки тяжело взлетали над гибкой спиной.
До самой середины в реку вонзилась узкая каменная гряда. Прыгая с плиты на плиту, Вера пробежала по гряде и остановилась на острие, обточенном водой.
Река темнела, из голубой превращалась в густо-синюю, кое-где в ней медленно гасли, похожие на угли, отблески зари.
Омывая острие, сердито бурлила крутая струя. Раздевшись, девушка села на камень, поболтала ногами, словно хотела разбить струю, но упрямая вода откидывала ее ноги в сторону. Мелкие брызги, будто бисеринки, взлетая, осыпали тело.
«Хороша у нас река! — думала Вера. — Чистая, как небо!..»
Распустив косы, смочила волосы и начала намыливать; в раздумье все делала неторопливо; посматривала на реку. Быстрая и стремительная, она и в сумерки не потеряла красоты: гребни струек поблескивали синевой, а впадинки между ними чернели, словно налитые дегтем.
Возле села река омывает высокий берег — Гляден. Оттуда видны горы, разорванные стремительным потоком. Видна и эта каменная гряда. Много раз Вера любовалась рекой, стоя на Глядене рядом с Семеном… Теперь он далеко. Правда, пишет довольно часто. И не стесняется бередить самое больное: «Я видел много разных городов и убедился, что везде житуха лучше, чем в деревне. Мы с тобой сразу после свадьбы уедем из Глядена…» «Житуха»! Какое противное слово! Откуда он выкопал его? Она ответила большим письмом? «Жизнь. Жизнь хороша среди родных. Посмотри: в лесу грузди растут семейками. Только мухоморы — поодиночке, словно они безродные». Семен продолжал убеждать: «В деревне — неинтересно… За мухомора не обижаюсь, потому как названный гриб красивее всех… А стариканы сами знают, что я из пеленок вырос…»
«А я? — вздохнула Вера. — Я, по его мнению, в пеленках?.. Отца я не могу бросить».
Она провела рукой по лицу, будто хотела смахнуть раздумье.
«Может, Лиза права?» — спросила Вера себя и шепотом повторила слова подруги: «Ежели всем-то сердцем полюбишь, так ни перед чем не остановишься…» — И тотчас же начала спорить: — «Нет, Лиза, я не брошусь из дома, очертя голову… Нет…»
Вера вздрогнула от вечерней прохлады, быстро вымыла волосы и встала на крайний камень; вытянув руки, отпрянула от него и по другую сторону белогривой струи погрузилась глубоко в холодную воду. Вынырнув, повернулась и поплыла к берегу. Сильное течение относило от гряды, но она все чаще и чаще загребала воду под себя. Ее захватывала борьба с рекой, и она перестала ощущать холод. Когда оказалась в тихой заводи, пожалела, что уже все кончилось.