С пилкой в руках отец остановился возле крайней яблони в длинном ряду и сказал:
— Отсюда мы и начнем. В добрый час, в хорошую минуту.
Он посмотрел на дерево, припоминая всю его жизнь. Сколько было отдано ему труда и любви, начиная с того дня, когда на грядке появились маленькие, словно капельки, семядольные листочки на тонкой травянистой ножке! В ту пору самый слабый ветерок мог надломить эту ножку, солнечные лучи угрожали тепловым ударом, а утренняя свежесть — смертельным ознобом. Едва заметные жучки могли подточить стебелек и выпить соки, сорные травы много раз угрожающе подступали со всех сторон. Но садовод оберегал растеньице от невзгод, на втором году жизни привил ему маленький глазок от взрослой яблони и тем самым помог унаследовать все качества, приданные человеком маточному дереву, — дичок покорно уступил место сортовому побегу. И позднее, когда молодая яблонька, получив путевку в жизнь, переселилась с грядки питомника на это постоянное, отведенное ей место, он не переставал заботиться о ней: острой тяпкой подрубал сорняки, едкими каплями цветного дождя разил зловредных гусениц, рыхлил землю и добавлял питательных соков, зимой оберегал от зайцев и мышей. Всем своим существованием яблонька обязана ему. Его заботам не было предела. И вдруг он превратился в безжалостного супостата, выбрал здоровый сук и занес над ним пилу.
Вера ждала этой минуты, но когда посыпались свежие опилки, глухо охнула.
— Ничего, — успокоил дочь старый садовод, — это яблоньке на пользу: будет опять молоденькой и совсем переменится — яблочки начнет давать лучше прежних.
Увидев свежую рану на дереве, Вера тотчас принялась за работу: острым, как бритва, ножом надрезала кору и осторожно вложила в гнездо заостренный черенок. Затем она туго обвязала пояском из мочалы, покрыла края раны клейким снадобьем и поверх всего прикрепила колпачок из плотной бумаги. Хорошо придумана эта бумажная колыбелька: будет оберегать росток от палящих лучей солнца!
Тем временем отец отпилил еще одну ветку, и Вера поспешила туда.
— Ты собираешься перепривить всю крону?
— Зачем же сразу всю? Дерево заболеет… Половину веток оставим до следующей весны.
Трофим Тимофеевич думал о будущем. Через три-четыре года на месте этих тонких черенков заколышутся под ветром крепкие ветви, и в осеннюю пору колхозницы соберут с них первый урожай хороших яблок.
Отрезанные ветки, усыпанные цветами, лежали на земле. На них накинулись пчелы, как бы торопясь собрать последние капли нектара, пока не завяли нежные лепестки.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Что может быть прекраснее раннего весеннего утра? На востоке заря медленно уступает место небесной бирюзе. Из всех низинок веет прохладой. Светло-зеленые, как бы прозрачные, стебельки молодой травы гнутся под россыпями первой росы. На лужайках, словно капли, оброненные солнцем, вспыхивают яркие цветы стародубки. В кустах и перелесках слышится бесконечный птичий переклик, а среди полей высоко над головой, будто подвешенные к небу, звенят жаворонки. Звенят задорно и весело, довольные зарождением дня, а потом неожиданно затихают и камнем падают на землю. Чудесная пора — весеннее утро!
Шаров, в синем комбинезоне, в кепке, сидел за рулем «газика», мчавшегося по узкой полевой дороге, исполосованной зубьями борон и культиваторов. Он торопился в первую бригаду, но не мог не остановиться возле опытного участка, где испытывался новый способ борьбы с ползучим пыреем. Трактор, поблескивая шпорами колес, вел за собой дисковый лущильник.
Павел Прохорович, идя по этому полю, широкими носками пропыленных ботинок шевелил гладко срезанный и перевернутый верхний слой почвы, иногда наклонялся, чтобы поднять горсть крепких, как проволока, белых корневищ самого цепкого и злостного сорняка: скоро ему крышка!
Вернувшись к машине, Шаров проехал в бригаду, но уже не застал Кондрашова на месте. Они встретились у массива свежевспаханной земли, где гусеничный трактор водил за собой пять сеялок. Заговорили о посеве трав. Кондрашов сказал, что мог бы посеять люцерны побольше — на складе еще остались семена.
— То — для «Колоса Октября», — разъяснил Шаров.
От неожиданности Герасим Матвеевич даже поперхнулся:
— Это… это за какие же распрекрасные глаза?
— Неужели забыл? Обещали Огневу.
— У меня память правильная: что обещали из колхоза отдать — никогда не помню, а что нам положено взять — не забуду.