— Пойми: слова — не полова, их нельзя кидать на ветер.
— Да они наверняка сами запамятовали о договоре — не едут за семенами, голоса не подают, — чего же мы-то…
— Я им сейчас напомню.
— Будто своих хлопот у вас мало, — уговаривал Кондрашов. — Не приедут сегодня — сами все рассеем. А явятся — можно отговориться: опоздали, дескать.
Шарову припомнилось: до войны Герасим Матвеевич отказывался сеять люцерну: «Не хватало забот — о траве беспокоиться! Сама вырастет…» Никакие убеждения не действовали — пришлось отдать семена в другую бригаду.
— Худое запомнил, а про хорошее — молчок! — рассердился Кондрашов. — А не знаешь, кто семена уберег? Я! Сено из этой люцерны мне поглянулось. Для коней. Да и Савельевна говорила: коровы с того сена молока прибавили. Весна пришла, я все семена — в свою бригаду. Без тебя это было. Трудностей натерпелись, ой-ой! На коровах пахали. Не до травы — хлебушко бы вырастить. А я на маленьких полосках люцерну сеял, чтобы семена не перевелись. Распахал для пробы: пшеница поднялась на удивленье — мне до подбородка!.. А ты раздобрился: «Дать семян». Да они не смыслят еще в них…
— Подскажем, если потребуется. Ты поделишься опытом. На то и соревнование…
— Тогда будет трудно обогнать их…
— Ну и что же? Вместе, всем районом, начнем бороться за первое место в крае.
— Какой ты несговорчивый! Не прислушиваешься к голосу своих помощников… Я бы эту люцерну…
— Нет, нет, не трогай семена со склада, — предупредил Шаров бригадира и поехал в сторону Глядена.
В чистом поле все открыто взору, не только лошадь— зайца видно за километр.
Навстречу «газику» мчался вороной конь. Густая грива колыхалась на ветру. Крашенная бронзой дуга сияла под лучами солнца. Изредка на изгибах дороги показывался ходок — легкая тележка с плетеным коробком на дрожках. В коробке, как в гнезде, сидел грузный человек в кожаном картузе, блестевшем, словно начищенное голенище.
Конь свернул на обочину дороги и остановился. Поравнявшись с ходком, Шаров выключил мотор и вышел из машины.
— Что без сигналов раскатываешься по моим полям? Не умеешь гудеть? — шутливо крикнул Забалуев, переложил ременные вожжи в левую руку, а правую протянул Шарову. — Здравствуй! Значит, завел себе легковушку? Ишь ты! И без шофера обходишься! А я, брат, люблю, когда конским потом тянет. Ты подумай — с шести лет на коне: мальчишкой в бороноволоках ездил. В гражданскую на коне воевал. После того за бандитами гонялся. Тоже верхом. Конь, как говорится, мой первый друг. Мне с конем не расстаться… А ты далеко направился?
— К вам… — И Шаров рассказал, что по просьбе Огнева для их колхоза отсыпаны семена люцерны, что сеять ее надо с овсом.
— С овсом, говоришь, хороша? — переспросил Сергей Макарович и захохотал. — Калина тоже сама себя хвалила: «Я с медом хороша», а мед ответил: «Я и без тебя хорош».
— Не надо — сами рассеем, — холодно проронил Шаров.
— Трава и так нарастет! Самолучшая — пырей да мятлик! Даровая!.. — Голос Забалуева гремел на все поле. — У меня интерес не к траве, а к пшенице. И я по урожаю обгоню вас! Рекорд дам!
— Не спорю, — спокойно ответил Шаров. — Слышал — на выгоне вспахали маленькую полоску. А как — в полях? Вкруговую? Тоже обгоните?
— Поживем — увидим, — уклонился от прямого ответа Сергей Макарович и вдруг предложил: — Хочешь, я тебе покажу все поля. Поехали!
Он повернул коня, крикнул:
— Ми-ила-ай! — и помчался к бригадному стану, намереваясь позвать с собой Огнева.
Павел Прохорович сел за руль и повел машину следом за ходком.
Забалуев оглядывался и торопил Мальчика. Угнаться за ним не так-до просто! Пусть убедится Шаров!
Полевая дорога во многих местах была перепахана, на гребнях между бороздами ходок подкидывало, и у грузного седока трепыхались согнутые в локтях руки, словно крылья птицы, у которой еще не отросли маховые перья, способные поднять ее в воздух.
Огнева не оказалось на стане. Сергей Макарович распряг коня; согнувшись, втиснулся в кабинку рядом с Шаровым, и они поехали едва заметной полевой дорожкой, по обе стороны которой раскинулись такие огромные массивы, занятые всходами пшеницы, что их невозможно было окинуть глазом. Разговор спутники вели настороженно, приберегая самое важное до благоприятного повода. Время от времени останавливались, выходили из машины и присматривались к земле. Шаров упрекал соседа за ползучий пырей, острые шильца которого заполняли междурядья. Сергей Макарович краем уха слышал об опытах луговатцев, но не верил, что им удастся побороть этот живучий сорняк. А Павел Прохорович давал слово — через два года не останется ни былинки.