И все дворцовые девушки и служанки, глядя на то, хохотали как безумные, и вместе с ними смеялась государыня, приговаривая: «Ну и потешная же эта пава, уламывает ее, словно скрягу». Гневно сверкнув глазами, молвила Данг Манду Лела: «Ничего себе потеха! Порвала девушке баджу, оцарапала до крови — разве так шутят?» Услышав те слова, Дара Чита Хати заплакала еще горше, пава же рассердилась на Данг Манду Лелу и сказала: «Ты, словно дитя, она совсем уж было успокоилась, а от твоих слов опять расплакалась». Государыня так и покатилась со смеху, а его величество от того смеха пробудился, встал с ложа и сердито крикнул: «Что это вы расшумелись, не даете мне спать!»
Тогда павлин вышел из самоцвета, ухватил паву за хохолок и со словами: «Ах негодная, били тебя мало, оттого-то и выросла ты невежей», — повлек ее в сапфир. Пава же ответствовала: «С каких пор ты стал таким грубияном? Ну-ка отпусти мой хохолок, а ежели чего от меня домогаешься — будь поласковей!» Глядя на павлина, который увлекал паву в сапфир, словно супруг, уводящий жену в опочивальню, государыня рассмеялась и, дабы не потревожить государя, прикрыла рот платком. Засмеялись дворцовые девушки — иные прикрывали рты краешком кайна, иные уголком завесы, а Дара Чита Хати, чтобы не было слышно ее смеха, взяла в рот бетель.
Меж тем Данг Мани Рум Деви приблизилась к государыне и молвила с почтительным поклоном: «О госпожа, ступайте в опочивальню, а то как бы не разгневался ваш царственный супруг». И ее величество удалилась в опочивальню. Спросил ее государь: «Отчего же ты не осталась развлекаться там до утра?» Ответствовала Пермейсури Индра: «Оттого, что ты — мой единственный». Все еще сердясь, молвил государь: «А в награду я нынче ожидал тебя дольше, чем всегда». И его величество возлег с женой на ложе за расшитой золотом завесой и предался ласкам.
Тогда Данг Саджак и Данг Мерду завели песню о влюбленном юноше Лекауллахе, дабы убаюкать государя и государыню, возлежавших на ложе, а государь повелел всем служанкам петь с ними. И Данг Манду Лела принялась сладостным голосом напевать различные бейты, подыгрывая себе на барабанчике; Дара Чита Хати ударила в большой барабан, и звучание его было несказанно прекрасным; Данг Ратна Кемала заиграла на бамбуковой свирели, преумножив печаль в душах всех, кто ей внимал; Рум Дираджа — на лютне, усладив сердца слушавших ее и приведя их в смятение. Тогда Дара Чита Хати взяла трещотку и защелкала на ней в лад остальным музыкантам, а Дара Варна заиграла на флейте так, что все, кто наслаждался ее звуками, словно бы лишились чувств.
В ту пору взошла луна, окруженная бесчисленными звездами, и мерцающее сияние ее озарило облака, проплывавшие по небу, уподобив их веренице зажженных фонарей. В ветвях лимонных деревьев подняли гомон всевозможные ночные твари, чьи голоса звучали, словно мольбы влюбленного, томящегося в разлуке с возлюбленной. И благоухающие соцветия пальм раскрыли свои лепестки, словно бы ожидая, когда на них слетят небесные нимфы.
Тогда Тун Ратна Сендари, мечтавшая о радже, заплакала и обняла подушку, скрыв в ней свои слезы о сломанном ногте. Тун Джива припомнила ласки государя и, дабы утешиться, запела песню о юном султане Хайрануллахе. Тун Ратна Вати, думая о своем возлюбленном, стала напевать песню о статном молодом красавце; Тун Манду Деви, томясь от страсти к государю, утешилась песней о прекрасном юноше, скрывавшем свою любовь; Тун Дара Юса Ратна, взволнованная мечтами о повелителе, тихонько пела и читала главу из «Повести об Индрапутре», в которой рассказывалось о том, как Индрапутра предавался любви с царевной Менгиндрой Сери Булан; Тун Пасир Деви горевала, вспоминая, как государь, уводя ее из дома отца-везира, обещал: «Я предпочту эту девушку всем моим наложницам». А Тун Махадеви Ратна печалилась о тех временах, когда государь, бывало, брал ее потешиться с ним в уединенный покой, и старалась рассеять грустные мысли песенкой о прелестном малютке-духе. Так все они и уснули, томясь от страсти.
Когда царевна Мехран Лангкави услышала, что голоса дворцовых девушек утихли, она вышла из сапфира, явив несравненную красоту своего лика, подобного полной луне, сияющей в четырнадцатую ночь. От того сияния померкли огни светильников, масляных ламп, свечей и фонарей, зажженных во дворце. Когда же царевна отдернула парчовую завесу опочивальни, расшитую золотом, оно озарило лицо государя, который, проснувшись, схватил царевну за руку. Мехран Лангкави поспешно опустила завесу и скрылась за ней, однако государь задержал ее руку в своей и спросил: «Не Тун Ратна Сендари ли это?» Ответствовала царевна: «Да, о господин мой, мне захотелось отведать бетеля из вашей шкатулки». Тогда государь отпустил руку царевны и подал ей свою шкатулку для бетеля. Она же, усмехнувшись за завесой, приняла шкатулку.