Страшный гнев вызывает в Поммере отчизна, которая столь неблагодарна, что отнимает у него все, что еще осталось. Карл — его последняя надежда, солнечный луч, основа веры! А понимает ли это отчизна… На кой же черт он правит и чинит плуг? Все делалось в надежде и вере. Приметы указывали, правда, что его самого призовет небесная сила, но…
С новой энергией принимается он лечить сына. Снова приносит от садовника алоэ, отстригает листья, смешивает с яйцами и медом, хотя и прежнее лекарство еще не кончилось; сок алоэ и яичная скорлупа превращаются в банке в однообразную желто-зеленую жидкость. Он решает значительно увеличить порцию, которую дает сыну.
Он ищет помощи и у лесных трав, варит разные настои.
Тысячелистник, ягель и лук непременно.
Перелеска — один стакан в день.
Еще и дубовая кора — чтобы остановить кровотечение.
Однажды приходит Кообакене, он спрашивает, нужна ли еще его помощь. Вначале учитель в недоумении — о какой такой помощи тот говорит. Догадывается лишь тогда, когда Пеэп подмаргивает глазом.
Нет, собачьего сала достаточно. Оно не так скоро кончится, его принимают по капельке, на кончике ножа, да и то с забористым чесноком. Карл ворчит, почему ему вдруг положили в еду так много чесноку, но Кристина отвечает, что это лекарство и так велел доктор.
Однажды Поммер замечает, что сын что-то пишет за столом, среди банок с медом и настоями. Не радость, нет, скорее изумление звучит в его голосе, когда он спрашивает:
— Письмо пишешь, а?
— Нет.
Поммер тянется заглянуть в бумагу, но сын закрывает листок рукой.
— Какой-нибудь девушке пишешь? — допытывается Поммер.
Сын краснеет и отрицательно поводит головой.
— Что же ты пишешь? Прячешь от отца…
— Я не просто пишу, — говорит Карл. — Я слагаю стихи.
— Стихи слагаешь? — повторяет Поммер, будто его ударили по голове. — Ты слагаешь стихи…
В первое мгновение ему приходит в голову «отчизна». Отчизна и стихи для него одно и то же. Якобсон, Койдула и Веске тоже сочиняли стихи, а что из этого вышло… Кто говорит об отчизне красивыми словами, тот непременно станет сочинять стихи; этого надо было ожидать… Его очки сердито поблескивают.
— А про отчизну ты тоже сочиняешь?
— Нет еще…
— Но скоро будешь?
— Это я впервые… вообще… я… — заикается сын, встревоженный суровостью отца. — Я пробовал… думал, что…
Отец вдруг чувствует, что болезнь сына и сочинительство стихов странным образом как-то связаны между собой. Может, он поправится, если не будет сочинять стихи об отчизне! Странная надежда, подогретая суеверием, проникает ему в душу.
— Сочинительство — дело особенное… — Поммер не знает, что еще сказать. Сочинительство выше его понимания, оно чуждо и непривычно для его простой жизни.
— Кто тебя этому научил? — осторожно и уже гораздо доверительнее спрашивает он. — В семинарии, что ли?
На бледном лице Карла мелькает насмешливая улыбка. Поммер чувствует, что спросил неудачно, глупо.
— Где же ты этому научился?
— Этому нельзя научиться.
Учитель не понимает. Любой работе нужно учиться, само собой ничего не приходит. Он, Поммер, научился многому у кистера Анвельта, строительному ремеслу и русскому языку — на строительстве православной церкви, знание трав постиг от матери и деревенских, подковывать лошадь выучился от отца, пчеловодству — по книгам. Без ученья никто ничего не узнает.
— Стало быть, ты ничего толком не знаешь, так просто, времяпрепровождения ради! — говорит он вдруг весело, облегченно.
Карл не отвечает. Все, что мучило его в одиночестве и связалось в одну звучащую цепочку, отошло снова на задний план, когда отец стал спрашивать его в своей обычной суровой манере. Ему жалко красоту, которая не дает покоя и рождение которой на свет столь же мучительно, как приход теплых дней этой весной. Но красота — это сила, которая поможет ему одолеть болезнь и обрести духовную бодрость.
— О чем же ты сочиняешь? — не отступается Поммер.
— О птицах… и… корове…
— Прочти! Читай, читай!