Григорий умолк, и мужчины вышли в коридор.
Марфа шла с тарелками в руках; увидев незнакомого парня, остановилась, удивлённая. Вера взяла у неё тарелки и убежала в столовую.
Глядя то на молодого гостя, то на жену, Григорий начал было: «Познакомьтесь…», но тут из-под его локтя вынырнул Витюшка и, обхватив руку Бабкина, сообщил матери:
— Это — дядя Вася!
— Очень приятно! — улыбнулась Марфа и слегка отстранила сына. — Поздороваться-то с дядей всё-таки дай!..
— Знатный садовод! И немножко лесовод! — говорил Григорий о госте.
— Ну, уж вы громко… — молвил Вася.
Сосед, — продолжал Григорий кивнув головой на отца. Пока что — сосед. Но, мне сдаётся, не надолго… Жильцов-то у папы в доме недостаёт на одного человека…
— А ты любишь забегать вперёд, — добродушно упрекнула мужа Марфа, довольная тем, что сразу всё прояснилось.
Она пригласила гостей в столовую.
— Дядя Вася… Извини, что я с тобой так запросто. Садись. — Указала на стул. — Вера — сюда. — Шевельнула соседний стул. — Папа — рядом. Ну, а хозяева сами разместятся.
— Я с дядей Васей! — объявил Витюшка, обрадованный тем, что мать впервые разрешила ему сесть за стол с гостями, наверно, потому, что теперь он уже не «детский мужчина», как называл себя когда-то, а бывалый путешественник, вроде взрослого. А может, потому она разрешила, что все гости — свои люди. Его не проведёшь, дядя Вася — верин жених. Интересно, что будет за столом? Поцелуются они или нет?
Марфа выбрала канну с самыми жаркими цветами и торжественно поставила на стол. По глазам Трофима Тимофеевича она поняла, что цветы ко времени, но, подымая рюмку, для начала предложила выпить не за молодёжь, а за «папины успехи».
У Витюшки чуть не сорвалось с губ: «Эх уж, мама! Недогадливая!» Но из-за общего шумного разговора и звона рюмок его могли и не услышать. Как только выпили, он обмакнул язык в рюмку и, посмотрев на всех, поморщился. Но и этого никто не заметил.
Григорий налил по второй и провозгласил:
— А теперь — за молодое поколение!
Мальчуган, опять обмакнул язык. Мать, наконец-то, увидела:
— Ты что балуешься? Не умеешь себя за столом вести!
— Что он? — спросил отец. — Что?
Теперь Витюшка на виду у всех ещё раз обмакнул язык.
— Видишь — лакает, — сказала Марфа Николаевна. — У котёнка научился!
— Я не лакаю… — пробормотал сын — Вино щиплется… Горькое! Эх, и го-орькое!
По всей комнате раскатился смех.
— Дурной! — прикрикнула мать. — «Мускат» не бывает горьким.
— А надо распробовать, — шутливо подхватил отец.
«Папа дело знает!.. — Витюшка озорными глазами уставился на Васю и Веру. — Раскраснелись! Значит, правда! И теперь не отвертятся!..»
Бабкин слегка захмелел, и ему хотелось, чтобы кричали «горько». Пусть это ещё не свадьба, но ведь уже скоро-скоро Вера будет женой. Они могли бы здесь пойти в загс, но мать обидится. Она давно предупредила: «Откуда бы невесту ни взял — регистрироваться будешь в своём сельсовете…» Вася ждал слов Григория. Тот начал с улыбкой:
— Устами младенцев глаголет истина!..
Но Вера перебила брата:
— Что ты, Гриша! У нас ещё ничем… ничего…
— В самом деле, — вступилась Марфа Николаевна и строго посмотрела на мужа, — повторяешь ребячьи выдумки…
— Тут без выдумок, — продолжал Григорий. — Я вижу. Меня не проведёшь…
— Ох, уж ты!.. — Вера повернулась к отцу. — Вот папа скажет…
— От Катерины Савельевны, васиной мамы, — заговорил Трофим Тимофеевич, — мы ещё ничего не слышали. Даже не виделись с ней… А её слово в таком деле — первое.
— Так и быть, погодим… — вздохнул Григорий. — Выпьем просто за молодых садоводов!
Больше ждать было нечего, и Витюшка разочарованно вышел из-за стола…
После ужина мать с отцом внесли в его комнату две раскладные кровати. Одну — для деда, другую — для дяди Васи. Веру уложили в столовой на диване. В квартире стало тихо. Все заснули, кроме Веры и Васи, — они думали друг о друге.
Васе понравилось, что его приняли, как своего, как члена дорогинской семьи. И напрасно Вера застеснялась. Пусть бы Григорий крикнул: «Горько!».
Вера чувствовала, что не заснёт до тех пор, пока не взглянет на Васю. Она осторожно, чтобы не скрипнули пружины, поднялась, на цыпочках прошла через комнату и замерла в дверях, прислушиваясь к дыханию спящих. Вася, кажется, тоже заснул. Всё равно он почувствует её слова.
— Спокойной ночи! — прошептала Вера и также беззвучно вернулась в свою постель.
Год оказался самым трудным из двух десятков. На неустроенных полях гляденского колхоза, открытых для жарких губительных ветров, хлеб сгорел: едва-едва собрали семена. Там, где в прежнюю пору стояли омёты соломы, нынче были маленькие копны. И трава на пустошах выгорела. Сена хватило только до января да и то по голодной норме. Истощённые овцы сбросили шерсть и гибли от морозов.