Вася взял руку Веры и крепко сжал: вот с такой же теплотой она вспоминала о своей матери.
— Надо сговорить маму переехать к нам, — сказала Вера.
— Не захочет расставаться со своим колхозом, с домом…
— А лучше бы она жила с нами.
— Нет, об этом говорить бесполезно. Я маму знаю…
Во дворе всё громче и громче мычала Бурёнка. Вера взяла подойник и, надев фартук свекрови, пошла доить корову, Вася подумал — может, это и к лучшему, что мать задержалась на работе, и начал накрывать стол.
В дверях показалась соседка, остроглазая женщина с тонкими губами, с которых, казалось, никогда не сходила ухмылка.
— Меня Савельевна просила коровку запустить, подоить, — заговорила она, — а тут, гляжу, новая хозяюшка объявилась! Совет вам да любовь, миленькие!
Бабкин не успел ни слова сказать в ответ, как вошла вторая соседка и, манерно удивившись, что Савельевны всё ещё нет дома, заглянула в горницу.
— А ты один?
— Как видите.
Чтобы ещё кто-нибудь любопытный не забежал на огонёк, Бабкин надел кепку и вслед за соседками вышел во двор. Там он сказал Вере, что отправляется в сельпо и вернётся через несколько минут. Ей было неприятно оставаться одной, но она промолчала, поняв, что Вася спешит, пока не вернулась мать, что-то принести к ужину.
В коровьем закутке было уже темно. Вера не видела ни вымени Бурёнки, ни подойника; доила, прислушиваясь к всплескам струек молока. Корова смачно пережёвывала жвачку. Вымя у неё было большое, умело раздоенное, молока много.
Всё здесь нравилось Вере, как в своём родном доме, и чувство стеснённости и робости, с которым она ехала сюда, исчезло.
Закончив дойку, она несла подойник, прикрытый полотенцем. В углу двора пофыркивал конь. Наверно, к перемене погоды. Где-то на высоком тополе попискивали скворчата. Шелестя жёсткими крыльями, привязчиво кружилась летучая мышь. Вот-вот сядет на фартук, а ещё хуже — на платок. Отмахиваясь от неё, Вера чуть было не разлила молоко. Она не слышала, как стукнула калитка; столкнувшись с женщиной, вздрогнула от неожиданности. И та тоже вздрогнула.
— Денисовна, это — ты?
— Нет. Это… я, — вымолвила Вера.
В углу двора снова зафыркал конь, и Катерина Савельевна поняла, что приехал сын. Не один!
— Ой, что же это я!.. — всплеснула она руками. — Думала — у меня тут соседка управляется…
Она взяла Веру за плечи и, приблизив к себе, заглянула в глаза, а потом поцеловала в губы.
— Здравствуй, доченька!.. Давно приехали?
— Перед потёмками… Вася в магазин пошёл…
Катерине Савельевне понравилось, что будущая сноха сразу принялась за хлопоты по хозяйству, и она потрепала её по плечу.
— Проходи в дом…
Там, расставляя на столе молочную посуду, спросила о здоровье Трофима Тимофеевича. Вера, разливая молоко по кринкам, рассказала об отце. Они разговаривали, не приглядываясь и не примериваясь одна к другой, — у обеих было такое ощущение на душе, что они толкуют не впервые, что если не всё, то многое знают одна о другой.
Вошёл Вася. В руках у него была бутылка вина. Остановившись посреди кухни, он не знал, куда её девать, — поставить ли на стол, отдать ли матери, и что сказать при этом? А Катерина Савельевна, занятая с Верой хлопотами по хозяйству, не сразу заметила его. Набравшись духу, Вася начал громко:
— Ну вот, мама… — Голос его вдруг осекся. — Это… Ты понимаешь… моя Вера…
— Опоздал, парень, — добродушно улыбнулась мать. — Мы тут без тебя во всём разобрались.
— Вот и хорошо!..
Сунув бутылку на подоконник, Вася повернулся к двери. Сейчас он сбегает за сестрой и зятем. Но мать окликнула его:
— Погоди! Завтра зарегистрируетесь, тогда, как следует, устроим вечер. И своих и знакомых, хороших людей позовём. А сегодня посидим одни.
Рано утром Василий пошёл к Кондрашовым, чтобы поговорить с Капой. Он не знал, что вместе с нею в Луговатку приехал Колбак Тыдыев.
…Тыдыев в первый же день после своей свадьбы, справленной на опытной станции, напомнил Капе, что надо им съездить в Луговатку, хоть на денёк.
— Тёщиных блинов захотел? — шутливо спросила Капитолина и принялась целовать мужа. — Успеешь, золотко! Сейчас у нас с тобой много работы… А блинов я тебе сама напеку. Ха-ха. Не хуже мамкиных!..
Упорное нежелание Капитолины познакомить его со своими родными настораживало и, в известной мере, даже оскорбляло Тыдыева. Но он верил жене и постепенно нашёл объяснение: «Наверно, Капа боится, что её родные начнут упрекать: за нацмена вышла, за узкоглазого!..» Или ещё какими-нибудь другими словами… А когда он на выставке услышал от Василия Бабкина, что у Капы есть сынишка — земля под ним покачнулась. Какая подлость! Какой обман!.. Уж не этот ли Бабкин был отцом ребёнка, которого она утаила. И неспроста. Даже в паспорт почему-то не записан… Тыдыев не мог сдержать ярости, наговорил грубых слов, и они разбежались в разные стороны. Праздник, каким была выставка, омрачился для обоих. Из всего, что было сказано на совещании ни одного слова не запало в память..