«Но тут может возникнуть спор с Ёлкиным, — подумал Шаров и прошёл мимо радиостудии. — Лучше сначала поговорить с ним обо всём с глазу на глаз…»
С Фёдором Романовичем Ёлкиным он встретился на улице. Секретарь партийной организации, стуча каблуками ботинок, надетых на протезы, медленно шёл по накатанной санями дороге, блестевшей под лунным светом, как слоновая кость, и старался придерживаться той средней ленты, которая была исщерблена копытами лошадей. Павлу Прохоровичу, теперь шагавшему рядом с ним, всё время казалось, что спутник вот-вот поскользнётся, но он не делал попыток поддержать его под руку, зная, что Ёлкин не любит этого.
Они вошли в контору. Шаров открыл дверь в свой кабинет, напоминавший уголок сельскохозяйственной выставки: там стояли маленькие снопики пшеницы и овса, ржи и ячменя, проса и гречихи, в застеклённых шкафах лежали корнеплоды.
Ёлкин снял полушубок и поправил гимнастёрку под широким ремнём. Лицо у него было измождённое, большой лоб обтянут бледной и суховатой кожей стареющего человека, но глаза, открытые, бирюзовые сохранили кипучий задор юноши.
— Значит, наша мысль о колхозной пятилетке одобрена? Я и не сомневался! — говорил он, прикладывая озябшие руки к горячему кожуху круглой печи — Отлично! Замечательно! Теперь обсудим с народом. Всё запишем…
— Ты посмотри, что я раздобыл! Посмотри! — подзывал его Шаров, расставляя возле спинок стульев чертежи скотных дворов и свинарников.
Елкин подошёл, глянул, и губы его искривились:
— Только-то?! Я так и знал!
Это немало. Пятилетка чертежами обеспечена.
— А где забота о людях? Будем ждать, пока старые избы не завалятся? Да? Крыши у многих прогнили…
— Знаю. Но…
— Никаких «но». Нет, нет. Не согласен. И народ поддержит меня, а не тебя.
Ему, как многим другим, хотелось скорее видеть в деревне каменные дома, мощёные улицы с тротуарами. Шаров тоже часто думал о перестройке всей деревни, но в первый пятилетний план был склонен включить строительство одних только производственных зданий. Чем больше он настаивал на этом, тем горячее спорил Елкин:
— Ты представь себе: мы с тобой отгрохали целую улицу из каменных домов! В каждом — электричество, радио, телефон, водопровод. Всё как в большом городе. Ведь в этом уже — черты коммунизма!
— Черты коммунизма надо искать в душе человека.
— И я говорю о человеке. Его надо воспитывать и учить, учить и воспитывать. А для этого что требуется? Клуб! Каменный, просторный, чтобы там был зал для собраний, для спектаклей, для танцев молодёжи, комнаты для кружковой работы…
— А на что строить?
— Как на что?! На доходы от сада. На ссуду. Уверяю — дадут.
Дверь распахнулась и на пороге показалась Татьяна Алексеевна.
— Не успел домой приехать и уже сбежал, — шутливо укорила мужа. — Обложились бумагами, спор завели. Наверно, на всю ночь?
— На всю — это завтра, — улыбнулся Павел Прохорович. — Сегодня — на часок, на два.
— Да ведь скоро свет погаснет.
— А мы над светом — хозяева: позвоним на гидростанцию, чтобы подольше посветили.
— Спросим у Татьяны Алексеевны, — предложил Елкин. — Спросим: что строить в колхозе в первую очередь?
— Конечно, библиотеку, — ответила та, не задумываясь.
— Вот! — подхватил Елкин. — Запишем — клуб! Во вторую очередь — дома. Двести домов!
— Успехов ещё нет, а у тебя уже голова закружилась.
— Ну полтораста.
— И это не реально.
— Когда начнём заботиться о людях — всё будет реально!
Татьяна Алексеевна потянула мужа за рукав:
— Пойдём. Отдыхать пора. Завтра успеете наспориться…
На следующий день собрались члены правления с активом. Проекты зданий Павел Прохорович пока что отложил в сторону: открыв совещание. сказал:
— Начнём с полеводства. В нём — основа всего. Задача — поднять урожайность пшеницы до двадцати центнеров со всей площади посева…
Перед рассветом, когда во всех дворах горласто запели петухи, Вася Бабкин запряг старого Лысана и выехал за село. Стоя в санях, он обозревал снежную ширь полей. Когда полозья раскатывались в ухаб, пружинисто сгибал ноги в коленках, а чтобы конь бежал веселее — время от времени помахивал вожжами.