— На наше счастье ты сегодня отправился на охоту.
— Я пришёл берёзу сеять, да ветер помешал.
— Берёзу?! — Вера посмотрела широко раскрытыми глазами. — Зимой сеять?!
— Да, по снегу… Хочу вырастить саженцы для защитных лесных полос.
— Вот интересно! Никогда не слышала про такую посевную… — И вдруг у неё вырвался беспокойный вопрос. — А тебя домашние не потеряют?
— Нет… Мама привыкла к моим отлучкам.
— Ма-ма… — беззвучно повторила Вера, а потом сказала вслух. — Отцы, наверно, тревожатся меньше…
— Может быть…
Они разрезали тушку зайца на мелкие части и положили в котёл. Вера залила мясо водой, посолила и поставила в печь. Тем временем подружки умолкли. Лиза прохаживалась, прихрамывая, и вздыхала. Гутя подтолкнула её к печи:
— Погрейся, а то у тебя все слова смёрзлись — молчишь.
Лизу усадили перед шестком. Подруги сели по обе стороны и обнялись. Им было хорошо в этой тёплой избушке, хорошо оттого, что о них заботился молодой охотник, и они позабыли об усталости и о том, что дома тревожатся родные. Катя запела высоким чистым голосом:
Подруги отозвались:
И все посмотрели на Веру. Та, качнув головой, поспешила ответить песней:
Голос дрогнул. В душе она упрекнула себя — зачем, зачем необдуманно запела эту частушку? Лучше бы другую. Но подруги дружно подхватили, и Вера, вскинув голову, продолжала петь:
Катя, наверно ради забавы, громко выкрикнула;
Вера шлёпнула её по плечу. Катя, смеясь, сказала:
— Я могу и другое… Что твоей душеньке угодно… И запела:
Вера поморщилась — опять не то поют. А подруги той порой закончили частушку дружным озорноватым всплеском голосов:
В этот вечер всё шло как-то необычно. Необычным было и то, что Вера ни разу не вспомнила Семёна Забалуева, а когда упомянули о нём — даже рассердилась. Отчего бы это? Уж не оттого ли, что молодой охотник из дальней деревни услышал о её тайне? Да и какая тут тайна, — в колхозе все знают, что Семён — её жених. Свой колхоз — свой дом. Дома, конечно, могут знать, но эти болтливые девчонки готовы раньше времени на весь район разблаговестить.
Гутя не привыкла видеть грусть и растерянность в глазах подруги и, чтобы развеселить её, схватила заслонку и ударила четырьмя пальцами:
Вера вскочила, притопнула и, помахивая рукой, закружилась по избушке.
Вася глянул на неё, и у него выпала заячья шкурка. Ударив в ладоши, он пошёл вприсядку по неровному шаткому полу.
Избушка дрожала, казалось, не столько от задорной пляски, сколько от дружных и громких песен:
Распрямившись, Вася притопывал и гулко бил в ладоши.
— Пимы расхлещешь! — крикнула Тася.
Он, не останавливаясь, махнул рукой.
Подогреваемая быстрым темпом «музыки», Вера, гибкая, как талинка, кружилась легко, временами едва касаясь щербатого пола. Лиза исподлобья следила за ней и сетовала на ушибленную ногу и на то, что не может выйти на круг. Её зеленоватые глаза постепенно становились тёмными, как те тихие омута, в которых, по народной молве, водятся черти. А Гутя, озорновато посмеиваясь, всё чаще и чаще ударяла пальцами о заслонку и постукивала пяткой о пол. Она смотрела на парня, теперь кружившегося на одной ноге, и с удовольствием отмечала, что пышные пряди волос уже начали прилипать к взмокшему лбу.
— Мало, соли ел! — рассмеялась она, — Нашу Верку ещё никто не переплясывал.
Огонёк в лампе метнулся в сторону и погас. Лиза обрадовалась, — уж теперь-то Верка остановится. Но девушка продолжала кружиться по избушке, лишь слегка освещённой пламенем, игравшим в глубине печи. И парень не уступал ей, хотя и натыкался то на стол, то на кровать. А девушки ждали — вот-вот он сойдёт с круга. Им будет над чем посмеяться!