И я знала, что гнев господний тяжело и безоговорочно пал на дом Фоксворта.
Каждая тень, призрак каждого потомка стонали во флигелях дома. Все, что оставалось, было услышать слова. Малькольм сделал шаг вперед и захлопнул за ними двери.
— Папа, — начала разговор Коррин, схватив Кристофера за руку, в то время как они подходили к Малькольму. — Мы влюблены друг в друга. Мы влюблены уже долгое время, и мы собираемся пожениться.
Она посмотрела на Кристофера, чтобы собрать все свое мужество. Он улыбнулся ей своей обаятельной, сочувствующей улыбкой, которая так очаровывала всех в Фоксворт Холле эти последние три года.
— Мы с Кристофером собирались пожениться почти с того самого дня, когда мы впервые встретились, мы ждали, когда мне исполнится восемнадцать. Мы даже думали о том, чтобы сбежать, потому что не знали, выразите ли вы нам свое одобрение. Но мы очень хотели обвенчаться в церкви, благословить священный долг нашей любви.
Каждое слово, произнесенное Коррин, глубже и глубже вгоняло нож в мое сердце. Она сказала все то, чего я больше всего боялась. Малькольм выглядел так, словно он ничего не слышал. Он странным образом, не отрываясь, смотрел на Коррин. Похоже было, что он не видел ее, а вместо нее видел Алисию или, возможно, даже свою мать.» Затем его лицо страшно исказилось. Таким я его еще никогда не видела. От ярости, охватившей его, лицо его вздулось, щеки воспалились, плечи поднялись так, что он казался теперь гигантом. Я быстро подошла к нему и встала рядом.
— Мы надеялись, что вы порадуетесь за нас, — сказала Коррин, и голос ее задрожал, — и дадите нам ваше благословение. Конечно, если бы вы захотели устроить нам ширркую свадьбу и пригласили бы сотни гостей, а затем если бы у нас здесь в Фоксворт Холле организовать прекрасный вечер, мы были бы в восторге. Мы хотим, чтобы вы были так же счастливы, как счастливы мы, — добавила она.
— Счастливы? — сказал Малькольм, произнеся это слово так, будто оно было самым странным словом, которое он когда-либо слышал. — Счастливы, — повторил он и засмеялся фальшивым дьявольским смехом.
Внезапно он сделал шаг вперед, и его правая рука напряженно вытянулась; указательным пальцем он грозил им, обвиняя их…
— Счастливы? Вы двое совершили самый отвратительный грех. Как же кто-нибудь может быть счастлив? Ты ведь знаешь, он твой дядя, а он знает, что ты его племянница. То, что вы сделали — кровосмесительно. Я никогда не дам вам своего благословения, и Бог тоже не даст. Вы насмехаетесь над самим смыслом брака, — метал он громы и молнии, и его палец делал в воздухе зигзаги, словно Малькольм стремился тотчас же уничтожить их любовь.
— Это не кровосмесительство, — произнесла Коррин мягко, — и наша любовь слишком чиста и хороша, чтобы быть греховной. Ты приводишь не законы Божьи, а законы человеческие. Во многих обществах браки между двоюродными братьями и сестрами, а также между близкими родственниками даже предполагаются. Почему…
— Кровосмесительство! — пронзительно закричал Малькольм; он все еще стоял с вытянутой рукой.
Все его тело содрогалось от напряжения, в лицо ему бросилась кровь.
— Греховная! Ужасная! Неблагочестивая! — кричал он, нагнетая воздух рукой вслед за каждым обвинением.
— Вы меня предали, предали!
— Пожалуйста, Малькольм, послушай, — начал Кристофер, — мы с Коррин чувствовали любовь друг к другу с того самого дня, когда я переступил порог Фоксворт Холла. Так должно было случиться.
— Иуда! — отпарировал Малькольм, обернувшись к Кристоферу. — Я дал тебе жизнь. Я дал тебе надежду и шанс. Я тратил на тебя деньги, поверил в тебя. Я отворил тебе двери своего дома, а ты соблазнил мою дочь.
— Он меня не соблазнял, — сказала Коррин, сразу же пытаясь защитить Кристофера.
Она даже еще больше прижала его к себе.
— Того, что с нами случилось, мне хотелось не меньше, чем ему, — сказала она. — В самом деле, именно я ходила за ним по пятам; я преследовала его и умоляла его взглянуть на меня так же, как он глядел бы на любую другую женщину. Я заполняла каждую его свободную минуту, когда только это было возможно, своим присутствием, своей болтовней, смехом и своей любовью. Он всегда вел себя, как джентльмен, всегда говорил, чего хотите ты и моя мама.
Я боялась, что вы сначала можете не понять, поэтому я ждала, когда мне будет восемнадцать лет. Я вас не предавала. Я и сейчас люблю вас и хочу жить здесь с Кристофером. Здесь у нас будут наши дети и …
— Дети? — повторил вслед за ней Малькольм, будто ужаленный самим этим понятием. А у меня по спине пробежал мороз.
— Если бы ты только послушал, — сказала Коррин.
— Мне нечего слушать, — отозвался Малькольм. — Ты говоришь о детях. Твои дети родятся с рогами, с горбатыми спинами, с раздвоенными хвостами, с копытами вместо ступней; они будут изуродованными существами.
Он говорил это, а в глазах его стояла ненависть. Коррин и Кристофер попятились, услышав его осуждающие слова. На лице Коррин появился ужас, и она теснее прижалась к руке Кристофера.
— Нет, — сказала Коррин, качая головой, — это неправда, этого не произойдет.
— Обманщица, — сказал Малькольм. — Лживая, похотливая тварь, красивая, но коварная и порочная, — продолжал он говорить, оттесняя ее назад все дальше и дальше. — Я хочу, чтобы вы оба исчезли из моего дома, из моей жизни, из моей памяти, — сказал он. — Уходите из этого дома, — произнес он, указывая на дверь, — и никогда больше, начиная с этого дня, не переступайте его порога. Вы для меня умерли, мертвы как…
Малькольм посмотрел на меня, и мои глаза удержали его от попытки сказать что-то еще.
— Нет, ты не можешь говорить это серьезно, — закричала Коррин; слезы текли ручьями по ее щекам, подбородок дрожал.
Кристофер взглянул на меня, прося помощи, но я отвернулась.
Я чувствовала почти так же остро, как Малькольм, что меня предали. Я любила Кристофера, как своего родного сына, а он предал меня.
В те счастливые годы, когда я верила в его преданность и любовь, как оказалось, все это было адресовано не мне, а Коррин.
Красота и его, как когда-то Малькольма, заманила в ловушку. Да, это правда, все мужчины одинаковы. Я ответила на его взгляд взглядом, от которого веяло холодом, и, надеюсь, он заморозил его сердце. Теперь же, не откладывая, мне захотелось уничтожить их, раскрыв правду, но новое ощущение холодности и ясности подсказало мне, что уничтожу я всего лишь себя.
— Я подтверждаю каждое свое слово, — наконец, ответил Малькольм.
Голос его был резкий, сухой, холодный и ломкий, как лед.
— Уходите из этого дома и знайте, что вы лишены наследства! Ни ты, ни твой Иуда никогда не получите от меня ни единого пенни. Я проклинаю вас. Я проклинаю вас обоих и обрекаю вас на жизнь во грехе и страхе.
— Мы не будем прокляты. — Кристофер встал во весь рост, бросая вызов Малькольму. — Мы уйдем из твоего дома, но мы не унесем с собой твое проклятие. Мы хотим оставить твои проклятия в дверях.
В то время, как он это говорил, он больше походил на Малькольма, чем Малькольм походил сам на себя.
— Эти проклятия принадлежат не Малькольму, — заговорила я, — это проклятия, которые сам Бог возложит на вас за то, что вы сделали… Это кровосмесительство, и вы пожнете только ужас, — предсказала я.
Кристофер посмотрел на меня глазами, полными боли. Теперь он почувствовал мое предательство.
— Ну, тогда мы пойдем, — сказал Кристофер.
Он повернул Коррин в другую сторону от нас, и они вдвоем направились к парадной двери. Он один раз вызывающе оглянулся, а Коррин, все еще плача, казалась потерянной и испуганной.
Через минуту их уже не было видно.
И тут прорвалась ярость Малькольма. Он воздел руки к потолку, и из самых глубин его существа раздался стон. Это было похоже на вой зверя в смертельной агонии. Его стон сотряс Фоксворт Холл, разносясь эхом по коридорам и пронизывая призраков. Казалось, что стон этот ширится и набирает силу по мере того, как он распространяется все дальше и дальше. По-видимому духи его предков стонали вместе с ним. На какой-то момент зазвучал хор Малькольмов, выплакивающих свою боль и мучение.