— За ним не было должного ухода.
Я звоню в бронзовый колокольчик на подносе:
— Мой домоправитель проводит вас к выходу.
День выдался безоблачный, сильный поток ясного света заливает сад. Листья клена, растущего рядом с домом, уже начали рдеть и скоро полностью окрасятся красным цветом. По какой-то неведомой причине этот клен никогда не обращал внимания на отсутствие смены времен года в предгорье. Привалившись к деревянной стойке, костяшками пальцев растираю бедро, отгоняя боль. Понадобится время, чтобы вновь привыкнуть сидеть по-японски. Уголком глаза замечаю, что Фредерик внимательно смотрит на меня.
— Не доверяй этому человеку, — говорит он. — Тебе следует предоставить гравюры и другим специалистам.
— У меня не так много времени.
— А я-то надеялся, что ты побудешь немного. У нас тут новая чайная, хочу тебе показать. Вид оттуда великолепнейший. Нельзя тебе снова уезжать так скоро. — Он смотрит на меня и, похоже, понемногу догадывается, в чем дело: лицо его опадает.
— Что еще? Что случилось?
— Что-то такое у меня в мозгу, что-то, чего там быть не должно. — Я поплотнее запахиваю на себе жакет. Он ждет дальнейших объяснений. — Мне стало трудно запоминать имена. Были случаи, когда я никак не находила нужных слов.
Фредерик машет рукой:
— Со мной такое тоже случается. Это просто возраст нас достает.
— Тут другое, — возражаю я. Он вскидывает взгляд, и я уже прикидываю, а не смолчать ли об этом. Но… — Сидела как-то днем в суде и вдруг, ни с того ни с сего, не могла понять, как ни старалась, что сама же написала.
— Врачи, что они сказали?
— Нейрохирурги провели обследование. И сообщили мне то, что я и сама подозревала. Я теряю способность читать и писать, понимать речь — на любом языке. Через год — возможно, позже, возможно, раньше — буду не в состоянии выражать свои мысли. Стану фонтанировать бессмыслицей. Чту люди говорят, чту значат слова, которые я буду видеть на страницах, уличных вывесках — повсюду, все это станет для меня непонятным, — на несколько секунд я умолкаю. — Мои умственные способности ухудшатся. Затем последует слабоумие.
Фредерик не сводит с меня глаз:
— В наше время врачи способны вылечить что угодно.
— Не хочу обсуждать это, Фредерик. И держи язык за зубами.
Моя ладонь останавливает его, моя ладонь с двумя обрубками вместо пальцев. Мгновение спустя я сжимаю три пальца и отвожу руку назад, держа ее крепко сжатой в кулачок. Такое ощущение, будто схватила в воздухе нечто неосязаемое.
— Придет время, когда я растеряю все свои способности… наверное, даже память утрачу, — выговариваю я, с усилием удерживая спокойствие в голосе.
— Записывай, — говорит он. — Все записывай, все воспоминания, которые для тебя важны. Это нетрудно: все равно что написать одно из твоих судебных решений.
Бросаю на него косой взгляд:
— Что ты знаешь про мои решения?
В ответ Фредерик смущенно улыбается:
— Адвокатам было поручено присылать мне копии, всякий раз после их публикации в Судебных отчетах. Ты хорошо пишешь: твои решения понятны и побудительны. Я до сих пор помню то дело министра, который привлек черную магию, чтобы убить свою любовницу. По-хорошему, тебе бы следовало из них книгу составить. — Морщины у него на лбу сделались глубже. — Ты как-то процитировала одного английского судью. Разве не сказал он, что слова — это орудия профессии юриста?
— Скоро я не смогу пользоваться этими орудиями.
— Я буду читать тебе. Стоит только тебе захотеть снова услышать твои собственные слова, и я буду тебе их читать вслух.
— Ты что, не понимаешь, что я пытаюсь тебе втолковать? К тому времени я буду не в состоянии понимать, чту мне говорит кто угодно!
Он не вздрагивает от моего гнева, но видеть печаль в его глазах невыносимо.
— Ты лучше иди, — говорю я, отталкиваясь от стойки. Мои движения мне самой кажутся медленными, тяжелыми. — Я тебя и без того задержала.
Фредерик смотрит на часы:
— Это не важно. Так, несколько журналистов, которым придется показать плантацию, очаровать их, чтобы написали что-нибудь хвалебное.
— Ну, это будет не слишком сложно.
Улыбка проскальзывает по лицу Фредерика и тут же гаснет. Он хочет сказать что-то еще, но я качаю головой. Он сходит с веранды по трем низким ступенькам, потом медленно поворачивается ко мне. Совершенно неожиданно он становится похож на старого-престарого деда.