— Садко́, мое чадо, ужъ очень ты грубъ,
Не нравится рѣчь мнѣ такая;
Когда бы твою не цѣнилъ я игру-бъ,
Ногой тебѣ далъ бы пинка я.
Но печени какъ-то сегодня свѣжо,
Веселье въ утробѣ я чую;
О свадьбѣ твоей потолкуемъ ужо,
Теперь же сыграй плясовую.
Ударилъ Садко́ по струнамъ трепака,
Самъ къ чорту шлетъ царскую ласку,
А царь, ухмыляясь, уперся въ бока,
Готовится, дрыгая, въ пляску.
Сперва лишь на мѣстѣ поводитъ усомъ,
Щетинистой бровью киваетъ,
Но вотъ — запыхтѣлъ и надулся, какъ сомъ:
Все болѣ его разбираетъ.
Похаживать началъ, плечьми шевеля,
Подпрыгивать мимо царицы,
Да вдругъ какъ пойдетъ выводить вензеля,
Такъ всѣ затряслись половицы.
НУ, мыслитъ Садко́, я тебя заморю!
Съ досады быстрѣй онъ играетъ,
Но какъ ни частитъ, водяному царю
Все болѣе силъ прибываетъ.
Пустился на вывертъ пятами мѣсить,
Закидывать ногу за ногу,
Откуда взялася, подумаешь, прыть?
Глядѣть, инда страшно, ей-Богу!
Бояре въ испугѣ ползутъ окорачь,
Царица присѣла ажъ на-полъ
Пищатъ-инъ царевны, а царь себѣ вскачь
Знай чешетъ ногами оба полъ.
То, выпятя грудъ, на придворныхъ онъ претъ,
То, скорчившись, пятится бокомъ,
Ломаетъ колѣнца и взадъ, и впередъ,
Валяетъ загребомъ и скокомъ.
И все веселѣй и привольнѣй ему,
Колѣнца выходятъ все круче —
Темнѣе становится все въ терему,
Надъ моремъ сбираются тучи...
Но шибче играетъ Садко́, осерча,
Сжавъ зубы и брови нахмуря,
Онъ злится, онъ дергаетъ струны сплеча,
Вверху подымается буря...
Вотъ дальними грянулъ раскатами громъ,
Сверкнуло въ пучинномъ просторѣ,
И огненнымъ свѣтомъ зардѣла кругомъ
Глубокая празелень моря.
Вотъ крики послышались тамъ высоко:
То гибнутъ пловцы съ кораблями...
Отчаяннѣй бьетъ пятернями Садко́.
Царь бѣшеннѣй мѣситъ ногами;
Въ присядку понесъ его чортъ ходуномъ,
Онъ фыркаетъ, пышетъ и дуетъ,
Гремитъ плясовая, колеблется домъ,
И море реветъ и бушуетъ...
И вотъ пузыри отъ подстѣнья пошли,
Садко́ уже видитъ сквозь стѣны:
Разбитые ко-дну летятъ корабли,
Крутяся средь ила и пѣны.
ОНЪ видитъ: морякъ не одинъ потонулъ,
Въ немъ сердце исполнилось жали,
Онъ сильною хваткой за струны рванулъ
— И, лопнувъ, онѣ завизжали.
Споткнувшись, на мѣстѣ сталъ царь водяной,
Ногою подъятой болтая,
„Никакъ подшутилъ ты, Садко́, надо мной?
Противна мнѣ шутка такая!
Не въ пору, невѣжа, ты струны порвалъ,
Какъ разъ, когда я расплясался!
Такого колѣна никто не видалъ,
Какое я дать собирался!
Зачѣмъ здоровѣе ты струнъ не припасъ?
Какъ буду теперь безъ музыки?
Аль ты, неумытый, плясать въ сухоплясъ
Велишь мнѣ, царю и владыкѣ?“
И плесомъ чешуйнымъ въ потылицу царь
Хватилъ его, ярости полный,
И вотъ завертѣлся Садко́, какъ кубарь,
И вверхъ понесли его волны...
Сидитъ въ Новѣградѣ Садко́ невредимъ,
Съ нимъ вящіе всѣ уличане;
На скатерти браной шипитъ передъ нимъ
Вино въ веницейскомъ стаканѣ.
Степенный посадникъ и тысяцкій тутъ,
И старыхъ посадниковъ двое,
И съ ними кончанскіе старосты пьютъ
Здоровье Садку круговое.
— Повѣдай, Садко́, уходилъ ты куда?
На чудскую Емь, аль на Балты?
Гдѣ бросилъ свои расшивныя суда?
И безъ вѣсти гдѣ пропадалъ ты?
Поетъ и на гусляхъ играетъ Садко,
Поетъ про царя водяного;
Какъ было тамъ жить у него нелегко,
И какъ ужъ онъ пляшетъ здорово;
Поетъ про походъ, безъ утайки, про свой,
Какая чему была чередь —
Качаютъ въ сомнѣніи всѣ головой,
Не могутъ разсказу повѣрить.
