Мне приятна была её хозяйская забота о нашем саде, её определённость и твёрдость в выборе направления дальнейшего развития сельского хозяйства на песчаной, малоплодородной земле. Я бы не удивился, если бы она прочитала мне целую лекцию об интенсификации и гербицидах, о борьбе с вредителями и прочих глубинах агротехники: она ровно ничего не понимала ни в первом, ни во втором, ни в третьем, но она была хозяйкой и имела право решать. Она даже похорошела здесь. Но, войдя в душный, пахнущий солнцем и сухими травами контейнер, Клавдия вдруг сникла и, опустившись на топчан, сказала грустно:
— А где же наш домик белого кирпича? Вон домик: балкончик, мансарда, кухонька. Нам бы такой... Может, тогда почаще бы видел меня здесь. И у тебя была бы хозяйка.
— Хозяин того домика как раз уступил мне сей ящик за десять рублей, — пояснил я, обливаясь по́том и недоумевая, как такой ясный, солнечный день может внезапно потускнеть и утратить свои краски.
— Чей же это домик? — спросила жена, не догадываясь о том, что происходит в моей душе. — Кто это такой коммерсант у вас нашёлся, что рухлядь пускает по цене в десять рублей?
Я рассказал ей про Сорочинского и его автобазу, что если бы он захотел, то завёз бы на свой участок собор Парижской богоматери.
И ещё я сказал, что зависть — один из худших пороков человечества.
— Ты всегда имеешь наготове разумный ответ, — сказала жена. — С такими людьми скучновато жить на свете. Никому не завидовать — это значит крайне опуститься. Люди завидуют друг другу — и становятся деятельнее, стараются не отстать.
— Я завидую тебе. Ты такая молодая, — сказал я, обнимая её. Жена высвободилась.
— Старый гриб...
Мы перевели разговор на шутку, но всё-таки нет-нет, а возвращались к домикам и строительству, к доходам и расходам и возможностям трудящегося. Николай молча обошёл участок, расставшись на время с Шерлоком Холмсом, что-то мерял и вычерчивал на песке, даже выстругал и забил колышки, — вероятно, по периметру будущего домика, который, пожалуй, виделся ему среди зелёного буйства растений.
Клавдия, уже сидя за столом и лениво хлебая суп из котелка, простодушно заметила:
— Тебе не стыдно, Николай, что твой тесть живёт в душном ящике, в то время как другие понастроили себе пусть маленькие, но всё же приличные домики из силикатного кирпича? Ты ведь такой строитель...
— Не понукай его, мама, — вмешалась Лида. — У него и так нелёгкая жизнь. К тому же, чем скромнее, тем лучше. Зачем отцу хоромы?
— Отцу нужно жилище, — сурово сказал Николай, посасывая сигарету, благо на свежем воздухе никто не мог запретить ему курить в своё удовольствие. — И оно будет у него. Без шика, но пристойное: кирпич, шифер... Комнатка, пригодная для отдыха. Разоримся, ничего...
— Зачем тебе разоряться? — наивно спросила Клавдия. — Было бы желание...
— Желание чего? — резко спросил Николай. — Желание разжиться? Ни гвоздя, ни кирпича, ни балки, ни доски... Понимаете? Всё купим, как надо. Надеюсь, вы меня поняли?
— Странным тоном разговариваешь с тёщей, — пальнула Клавдия. — Что я такого тебе сказала?
— Никто никому ничего такого не сказал, — постарался я залить вспыхнувший было костёр ссоры. — Ничего мне не надо. Мне хорошо в этой мышеловке, пусть бы только светило солнце и был мир на земле.
Я вышел, предоставив женщинам продолжать разговор. Осенний солнечный день был напоён теплом и тихой радостью. Зелень ещё не поблёкла, но как бы уже утратила летнюю упругость и способность к росту. На яблонях желтели плоды, под деревьями валялась падалица.
Между тем Николай взял спиннинг и ушёл на берег, оставив чертёжик на песке и колышки с натянутыми между ними верёвочками — контуром будущего фундамента под стены. Я, конечно, мечтал о домике. И втайне надеялся на помощь зятя. Мне хотелось иметь нечто более привлекательное, чем контейнер.
Придя с берега без улова, Николай присел к столику, который я сколотил собственными руками, и сказал, будто продолжая только что прерванный, всё ещё занимавший его мысли разговор.
— Наш папаша сам виноват, если хотите знать. Надо нажимать. Надо зудеть над ухом.
— На кого же это я должен нажимать? — спросил я, чувствуя, что начинаю злиться. — Не на тебя ли? Не у тебя ли над ухом я должен зудеть, чтобы построить домик?
Нет, не было мира под тенью моего садика. Зятёк снова обернулся ко мне непостижимой, неосвещённой своей стороной и накрепко задёрнул шторки. Вероятно, у меня в самом деле несносный характер.
Мои размышления прервала жена. Со свойственной ей категоричностью она объявила: