— Вам бы написать о прошлом надо, — несмело сказал я, когда генерал умолк. — Путь у вас красивый, для молодёжи очень положительный.
— А я пишу, — ответил генерал чуть стеснительно. — Что у меня, что у вас жизнь — крутая траектория.
Понравилось мне это слово. В самом деле, нашего поколения жизнь — это крутая траектория.
— Вы поторопитесь, Валентин Яковлевич, с материалом, чтобы успел я книжечку вашу набрать: «Записки генерала».
Мы немножко посмеялись.
В другой раз, когда подошла такая же тихая минута откровенности, узнал я, что Валентин Яковлевич побывал в своё время в Испании, сражался с мятежниками. Старший лейтенант, он командовал батареей. Под Уэской был ранен осколком в бедро. В госпитале познакомился с Михаилом Кольцовым: приезжал тот к бойцам. Вспомнил Валентин Яковлевич генерала Лукача, в бригаде которого сражался. Но тут уж и я сумел словцо вставить.
— Лукача-то и я помню. Это есть Мате Залка, венгерский писатель, до войны приезжал к нам в город, есть у него роман «Добердо», хорошая книга...
Вот так ещё более побратались мы с Валентином Яковлевичем: в одном столетии втроём — мой генерал, писатель Лукач и я, типографский рабочий, — как могли, фашизму заслоны ставили, жизни не жалели. Выходит, что и я кое-что значу. Неловкость в общении с соседом исчезла, и постепенно стал я привыкать к генеральскому чину, что рядышком, и вроде подружили мы. Как к генералу гость — меня кличет: «Зайдите, Анатолий Андреевич, по пятьдесят грамм...»
А гостей к нему немало ездило, всё больше товарищи по фронту, и не генералы вовсе, а, вот именно, подчинённые: не одному из них путёвку в жизнь своей крестьянской рукой подписывал.
Однажды кличет: «Зайдите, Анатолий Андреевич, по пятьдесят...» Понял — новый гость. В чём стоял, пошёл на приём. А там и застыдился.
Сидит за столиком этакий франт, красивый, видный из себя мужчина в голубом костюме и белоснежной рубашечке с голубым галстуком. Прямо-таки архангел, слетевший на землю. Но небожитель, видно, ценит земные блага. На промытом дождями и ветром столике — коньяк, колбаса, икорка чёрная, стаканчики и наша дачная снедь: помидоры, лучок, огурчики.
— Знакомьтесь, Анатолий Андреевич. Заслуженный артист республики, мой старшина военных годов.
— Прибыл на гастроли с театром, — добавляет архангел. — Решил навестить.
— А коньяк напрасно притащил, — заметил генерал.
— По пятьдесят, Валентин Яковлевич, никому никогда не вредно. Разрешите, я вас по имени-отчеству буду...
— Разрешаю, Ванюшка, — ласково генерал ему. И, видать, так рад этому визиту, влюблёнными глазами смотрит на гостя. А тот возьми да и запой божественным своим голосом: «Вспомню я пехоту и родную роту, и тебя, товарищ, что дал мне закурить»...
Не выдержал генерал, слезу смахнул.
— Не трави душу, перестань. Мы на старости лет не очень крепки нервами. Давай лучше выпьем.
Выпили по глотку.
И тут я услышал историю про старшину Марудова — теперь он артист Изумрудов.
«Открыл» Марудова сам генерал. Впрочем, по тем временам он был ещё полковником и командовал дивизией АРГК — Артиллерийского Резерва Главного Командования.
Голос доносился из каптёрки, где старшина занимался какими-то хозяйственными делами.
Марудов смутился, когда вошёл командир, умолк и встал «смирно».
— Продолжайте, Марудов, — приказал полковник. — Голосок у вас недурной. Учились петь?
— Никак нет, товарищ полковник.
— Не стесняйтесь, Марудов, пойте.
Марудов запел. На полный голос. Песенку о любимом городе, которую сам придумал. За спиной комдива уже толпились любопытные — солдаты, офицеры. Баритон, упругий и густой, звучал в комнате, пахнущей сыромятной кожей и слежавшимся сукном. Никто не знал, что в эту минуту рождается солист армейского ансамбля песни и пляски, любимец солдат, будущий заслуженный артист республики.
Когда он кончил, комдив спросил:
— Почему же молчали до сих пор? Голоса вашего слышно не было.
За спиной засмеялись.
— Ого! На батарее голос его очень даже слышен.