Конечно, Мэси знала, что скафандр и его системы – испытанные, надежные, защищенные от почти любых глупостей пользователя. Но дело не в их надежности – а в полной зависимости от них. Как сказал один приятель, страх сидит в подкорке. Другой приятель посчитал, что дело в адаптации. Друзья предлагали лечиться невральным программированием, специально подобранными психотропными препаратами и тому подобным. Но ничто из этого не сработало. Хотя от психотропных приятно шумело в голове, как от второй кружки пива после тяжелой вахты в жаркий день. Но Мэси не хотела постоянно ходить будто под хмельком.
В общем, никто из дальних, даже Ньют, не мог понять, каково ей приходится. И теперь она привычно сдалась, не желая продолжать спор ради спора, и сказала, что да, наверное, слегка скучает по дому.
– Иногда я скучаю по нашему дому на Дионе, – сказал Ньют.
– Я тоже. Как и любой здесь.
– …Ну да, – после секундного замешательства согласился Ньют.
Мэси тут же пожалела о сказанном. Он нечасто вспоминал мать, родственников и друзей, оставшихся на Дионе, но Мэси знала: боль потери еще сильна. Ньют так отчаянно пытался выбраться из материнской тени еще и потому, что был во многом очень похож на мать.
Ньют улыбнулся – так забавно, беспомощно. Он часто улыбался, когда искал примирения. Мол, дело пустяковое.
– Если бы мы остались, нас тоже бросили бы в тюрьму. И ничего больше мы бы не смогли.
– Пусть так.
– Но мы пришли сюда построить новый дом – то, во что можем врасти вместе.
– Хорошая идея, – согласилась Мэси.
– Мы сможем, обязательно. Конечно, потребуется время на то, чтобы отыскать место настоящей свободы, – но мы отыщем. В конце концов, время есть, проживем мы долго. Возможно что угодно. Даже возвращение на Землю.
– Для этого нам уж точно придется жить долго, – заметила Мэси.
По общему мнению, впереди ожидало замечательное время, сорок два дня абсолютной, ничем не ограниченной свободы. Когда корабли пришли на орбиту Плутона, для большинства в экспедиции словно кончились каникулы.
Плутон вдвое меньше спутника Земли и вдвое больше своего самого крупного спутника, Харона. Плутон и Харон формируют настоящую двойную систему, обращаются вокруг общего центра тяжести – что, впрочем, нередко встречается в поясе Койпера. Плюс к тому два малых темных планетоида, Гидра и Никс, обращаются вокруг системы Плутон – Харон по орбитам, лежащим за пределами структуры разреженных колец, образованных материалом, выбитым из этих мелких объектов при столкновении с телами пояса Койпера. Аккуратная, компактная система, упорядоченная и самодостаточная, как механическая модель.
Мэси подумала, что Плутон слегка напоминает Марс: охряная сфера, тут и там – бледно-желтые пятна, расширяющиеся ледяные шапки на полюсах, поверхность без малого плоская, испещренная кратерами, расчерченная древними разломами, превращенными термической эрозией в широкие мелкие равнины. Как и у Марса, у Плутона есть разреженная атмосфера. Когда замороженный карлик подползал ближе к Солнцу, получал чуть больше тепла, начинали испаряться тонкие слои полярной изморози – азота с малой примесью углекислого газа и метана. Метан усиливал поглощение инфракрасных лучей в атмосфере, возникал «парниковый эффект», вместе с охлаждением от испарения создавая обратный температурный градиент. Чем дальше от поверхности, тем сильнее разогревалась атмосфера, и самые дальние молекулы набирали достаточно энергии, чтобы выбраться из неглубокого гравитационного колодца. Тогда за Плутоном тянулся хвост, как за кометой. Когда же Плутон миновал перигелий и удалялся от Солнца, наступала зима: атмосфера замерзала и выпадала инеем на поверхность. Весь цикл занимал почти два с половиной земных века.
Экспедиция немного поспорила о том, что делать дальше, а затем Ньют с парой добровольцев повели «Слона» к планете и посадили у экватора. Ньют вышел на планету, стал пятым по счету человеком, ступившим на нее, и деловито объявил: «Вот мы и прибыли». Трое первопроходцев с час побродили вокруг буксира, выпустили несколько следящих дронов, снялись и догнали «Из Эдема» на орбите вокруг Харона.
Темная поверхность меньшего члена двойной системы либо была гладкой, испещренной паутиной тонких трещин и желобов, либо дыбилась взгорьями и проваливалась ложбинами, как сморщенная дынная корка. Там и сям лежали обширные яркие наледи из чистого водяного льда, припорошенного в тени кратерных кромок изморозью гидрата аммиака. Глубоко под поверхностью лежал мелкий океан богатой аммиаком воды. Ее выжимало наверх по трещинам, она вырывалась криогейзерами, оставлявшими пятна свежей изморози на темной поверхности – будто светлые полосы на тигровой шкуре.