Грозовая туча над горой засверкала зигзагами молний, дальний гром угрожающе прокатился над темной землей, серп молодого месяца плыл, как опрокинутая лодка, поверх холма. Вдали замерцали, словно светлячки, факелы моих молодцов. Я услышал их крики, которыми они старались заглушить свой страх перед ночной степью.
Когда я в своей палатке мыл ноги в брезентовой ванне, Деренгиа, медленно ворочая глазами, сказал:
— Лакини, бана, гую даму зана (Однако он очень ядовит, господин).
— Это я знаю, мой милый, — ответил я задумчиво и прибавил еще несколько капель сулемы в воду.
До следующего дня все шло благополучно; затем маленькие ранки стали чесаться, гореть, болеть и распухать все больше и больше. Около полудня мои икры походили уже на спелые томаты. Тогда я понял, в чем дело, и, поспешно уложив все вещи, приказал сколотить носилки из досок и палок. Оставив двух сторожей у палатки и багажа, я смог только, закусив губы от боли, кинуться на носилки. На плечах четырех носильщиков я закачался обратно по степи Герарагуа по направлению к Моши и госпиталю. Четверо носильщиков следовали за нами для смены. Первые шесть часов я еще ругался, проклинал и стонал вперемежку, затем у меня и на это не хватило сил. Когда меня на другой день принесли в Моши, я уже был несколько часов без сознания.
О последующих днях и неделях я могу сказать мало хорошего. Оба английских врача, любезные и деловые люди, уже несколько раз смазывали пилы, которыми они хотели отрезать мне израненные части ног. Я каждый раз протестовал, учитывая, что ноги мне еще пригодятся. Врачи снова впрыскивали мне морфий или другие болеутоляющие лекарства и снова вдоль и поперек надрезали мои икры.
В эти болезненные и бесконечно долгие тропические ночи, проведенные мной в госпитале, я успел обдумать и взвесить все грехи и глупости совершенные мной в жизни, а в особенности я убедился, как неумно руками за хвост ловить шакалов, хотя бы и по двести марок за штуку; эта последняя глупость чуть не стоила мне ног, четырех месяцев потерянного времени и не сотен, а тысяч марок.
Меня отпустили в конце концов как раз в день моего рождения, и я получил в подарок на дорогу два крепких костыля. На этих костылях я ковылял еще несколько недель по веранде моего маленького домика и глядел вниз на степь, где так много гну, лосей и антилоп носилось на своих здоровых ногах в недосягаемом расстоянии от моего ружья и моей камеры для киносъемки. Как только я смог опять стать на свои толсто забинтованные ноги, я, конечно, сейчас же вновь заковылял на охоту.
Горе с лосями
В один прекрасный день прикатил на своем грохочущем фордовском грузовике мой сосед Балдан и поднялся на мой холм; выпив сперва весь мой кофе, он полчаса разговаривал о приближающемся периоде дождей и о здоровье своих трех сыновей, затем он стал вздыхать над своими изуродованными руками, делавшими его неспособным стрелять. Пятнадцать лет тому назад он без ружья вступил в поединок с леопардом. Балдан был самым сильным человеком Восточной Африки; леопард остался убитым на месте, но зато его партнер получил на память прокусанное сухожилие и заражение крови, от которого он еле вылечился, полгода пролежав в госпитале. Я теперь был также специалистом по заражению крови, и это нас особенно сближало.
Поговорив еще о наших сковородах и горшках, не видавших уже несколько недель свежего мяса, старик Балдан с бурской медлительностью постепенно подошел к тому, что в сущности привело его ко мне: в состоянии ли я присоединиться к нему для охоты на лося. Он знал, где их найти. Получилось положение, как в сказке о хромом и слепом: я, не умея ходить, мог стрелять, — а он, умея ходить, не мог владеть ружьем.
— Да, жаркое из лося вкусная вещь, — сказал я, озабоченно и мечтательно косясь на кусок прогорклого сала, которое мой повар должен был зажарить мне сегодня к обеду. — Но, мистер Балдан, — возразил я, — в степи много шипов и острых камней, а я и без того готов кричать от боли.
Старик три раза молча затянулся из своей ужасно вонючей трубки, оглядел комнату, сопя нагнулся и, разорвав пополам шкуру антилопы, лежавшую у меня перед кроватью, дал мне в руки обе половинки и посоветовал окутать ими мои ноги поверх бинтов. Это, по его словам, будет не хуже наилучших заказных лондонских сапог. Я надел эти «лондонские сапоги», и следы, которые я, будучи в них, оставлял на земле, были так же круглы и изящны, как след двухгодовалого слоненка.