Тут же, под открытым небом, на разложенных на земле банановых листьях и потертых циновках разместились африканские пивные. В огромных, не меньше метра высотой, пузатых горшках икибинди пенится банановое пиво уругуагу. Тот, кто хочет отведать этот напиток, покупает по соседству полый стебель тростника, опускает его в горшок и, стоя, потягивает пиво. Цена этого удовольствия — всего лишь несколько мелких монет, но, очевидно, даже такая плата рассчитана на максимальное удовлетворение потребностей. Местные пиводуи надолго засовывают свои трубки в горшок, затем удаляются в скрытую от глаз публики канаву и вновь появляются у икибинди, не вызывая при этом никаких нареканий владельца «пивной».
На столичном базаре, как и на внутреннем рынке страны в целом, ощущается еще нехватка продовольствия. На своих крохотных полях крестьяне сеют немного сорго, фасоли, гороха, сажают батат, маниоку. Их доля в сельскохозяйственном производстве огромна: они дают около восьмидесяти процентов продовольственной продукции. Но все это потребляется самими крестьянскими семьями, только немногие африканцы, живущие вблизи крупных населенных пунктов, доставляют небольшое количество продуктов на рынок. А это значит, что огромное большинство руандийцев все еще живет натуральным хозяйством.
Колониальные «методы» приобщения африканской деревни к денежным отношениям не оправдали себя. До сих пор доход на душу населения в Руанде остается чуть ли не самым низким в мире и составляет тридцать пять долларов в год.
Как-то руандийские журналисты и сотрудники министерства сельского хозяйства, с которыми я много и долго обсуждал судьбы развития экономики Руанды, пригласили меня съездить на северо-восток страны, в Габиро. Там правительство начало проводить многообещающий эксперимент, о котором много и с надеждой говорили руандийцы. По пути мне предложили заглянуть в Национальный парк Кагера — царство непроходимых болот, колыбель великого Нила.
День выдался солнечным и не жарким. В общем был обычный день для Руанды — страны, приподнятой на полторы тысячи метров над уровнем моря и вообще не знающей, что такое жара. Восемнадцать градусов зимой и двадцать летом — вот доказательство тому, как далеки от истины наши традиционные представления о повсеместном «африканском пекле».
И перед нами, и навстречу нам пыхтят огромные, многотонные грузовики, доверху груженные бочками с мазутом, каким-то оборудованием, ящиками с консервами, кипами тканей и одежды, — в общем всем, что нужно для страны, для ее существования. Дорога, по которой едет наша машина в Габиро, идет в Уганду и дальше, в Восточную Африку, с которой все активнее начинает торговать Руанда.
В англоязычной литературе применительно к Руанде укоренился очень емкий эпитет land-locked — «страна, запертая сушей». Преодоление географического затворничества для государства, которое поставило свое будущее в зависимость от экспорта сельскохозяйственной продукции, — проблема первостепенная. В былые времена, когда Бельгия пристегнула Руанду-Урунди к своему главному владению — Конго, почти все экономические связи Руанды осуществлялись по конголезским дорогам. Но сейчас республика сама вольна выбирать партнеров, и на смену политическим соображениям колонизаторов пришел экономический расчет. От Кигали до конголезского побережья Атлантического океана — две тысячи километров, до портов на Индийском океане — Момбасы и Дар-эс-Салама — чуть больше тысячи. По-этому-то и пыхтят перед нами перегруженные грузовики.
Когда дорога вступает на территорию парка Кагера, впереди начинают попадаться огромные стада антилоп топи и конгони. Один раз метрах в сорока от автомашин солидно прошествовала бегемотиха с детенышем; важно остановилась на шоссе, зачем-то раскрыла огромную пасть и двинулась дальше.
В Габиро, куда мы добрались за полдень, руандийцы повели меня осматривать хозяйства, которые получили название пейзанатов. Здесь, на залежных территориях, на землях, расположенных вблизи дорог и троп, правительство на собственные средства создает индивидуальные фермы. Затем их в рассрочку передают крестьянам. В каждом таком хозяйстве два гектара земли, на которых выращивают различные продовольственные культуры и занимаются разведением скота. Экспериментальные хозяйства в Габиро существуют лишь четыре года, но доход крестьян в этом районе уже возрос в три раза. Кое-где в долинах устроены запруды. В этих принадлежащих жителям соседних холмов водоемах с недавних пор начали разводить гусей и уток. Редко, пока еще очень редко, мелькают изумрудные кусочки рисовых полей. В условиях Руанды культура эта необычайно перспективная, под рис решено отвести крупные площади. Найти их в стране можно: в понижениях между холмами, где скапливаются дождевые воды и где пока что растут лишь папирусы, много пустующих земель.
Руанда — это крестьянская страна без деревень. Образно говоря, каждой крестьянской семье или нескольким семьям родственников принадлежит холм. И когда вы спрашиваете у руандийца, где он родился или где оставил семью, он отвечает: «На холме таком-то». В средневековой Руанде существовали даже «начальники холмов» — нечто вроде старейшин. Холм официально признан низовой административной единицей страны. В уставе правящей партии ПАРМЕХУТУ фигурируют понятия «холмовой комитет», «организация холма».
Однако холмы, ласкающие взгляд туриста и придающие особое очарование этой стране, в будущем могут стать серьезным препятствием для развития земледелия. Какая из современных сельскохозяйственных машин пригодна для обработки лоскутов полей, жмущихся по крутым склонам? Сейчас эта проблема еще не стоит, поскольку в колониальные времена во всей стране насчитывалось десять тракторов и за последние годы их число растет не так уж быстро. Но там, где пытались применить технику, вслед за глубокой вспашкой начиналась эрозия. Ливневые потоки моментально смывали землю, которая раньше худо ли, бедно ли, но кормила людей.
Земля Руанды — это в основном пастбища. Ее холмы покрыты сочной травой, а вода в ее водоемах, не зараженная мухой цеце, вполне пригодна для питья. Никто не знает, когда и откуда появились здесь первые скотоводы и кто они были. Но сегодня в Руанде скотоводством занимаются почти исключительно тутси. Природа пошутила, когда поселила в Руанде по соседству с пигмеями этих великанов — самых высокорослых людей земного шара. Их средний рост — 186 сантиметров, двухметровые мужчины здесь не редкость. В исконных районах тутси, близ Кибуе, по берегам Киву, мне попадались «дяди Степы» ростом 2,3 метра. Тутси, как правило, очень худы, с прямой осанкой. Принадлежащий им скот — настоящий скот народа-великана. Это упитанные, медлительные животные, с огромными, достигающими трех метров в размахе, лирообразными рогами. Тутси называют своих коров «иньямбо».
Иньямбо для тутси — святая святых. И трудно сказать, познакомившись с укладом жизни этих скотоводов, существуют ли коровы для их блага или тутси живут, чтобы оберегать коров.
Близ Рухенгери я чуть было не сделался убийцей. Через дорогу, по которой ехала моя машина, переходило стадо. Когда я вплотную приблизился к одной из длиннорогих красавиц, внезапно откуда-то между колесом и коровой появился пастух. Машина шла медленно, и я успел нажать на тормоза. Но факт остается фактом: человек бросился под колеса, чтобы спасти корову.
Здесь никогда не ударят животное и не обзовут его бранным словом. Пастух у тутси — это не мальчик и не немощный старик, а мужчина в расцвете сил, ведь это самая ответственная и почетная работа. Он не спит в тени, а весь день занят делом: моет иньямбо, до перламутрового блеска натирает их рога песком или отгоняет от них мух.
Стоит ли говорить, что тутси не едят мяса, что в самые голодные времена они не резали своих иньямбо. Сейчас в Руанде около шестисот тысяч коров, однако в год в стране забивают лишь двенадцать — четырнадцать тысяч голов крупного рогатого скота. «Священные стада» тутси превратились в крупную хозяйственную проблему. Чтобы обеспечить страну собственным мясом, надо изменить психологию, уклад жизни целого племени.