Я направился по следу, который уходил в горы, и к сумеркам пришел к пещере. Собака обыскала ее, но там было пусто. Я залез на дерево и просидел там всю ночь, по тщетно. Следующим вечером я снова сидел над пещерой. Ночь выдалась темной, но у меня зрение ненамного — уже, чем у кошки; вдруг внизу раздался шум, и я, приглядевшись, понял, что на меня идет «он». Животное ныло крупное, оно напоминало взрослого мужчину, одетого в мохнатый тулуп и ставшего на четвереньки.
Я решил сразу не стрелять, а сперва понаблюдать за «дубу». Он шел медленно, на четырех лапах, вразвалку. О цвете его шерсти я ничего не могу сказать, но она была длинная, уши большие и круглые. «Дубу» проследовал и пещеру, но вскоре вышел из нее и полез на дерево. Затем посредине ствола остановился и, беспокойно засопев, спустился вниз. Очевидно, он учуял меня.
Стоя на задних лапах, «дубу» начал размахивать передними лапами, потом заревел и направился в сторону моего дерева. Поверьте, ни до, ни после я не слышал подобного голоса — вибрирующего, полного силы и ярости. Нервы сдали, я вскинул ружье, но ствол задел за истку и пуля пролетела мимо цели. «Дубу» поднялся, < силой ударил лапой по моему дереву и скрылся в темноте. Когда рассвело, я увидел на коре ствола огромные царапины от когтей, которым мог бы позавидовать лев. А с дерева, на которое ночью лазил медведь, свисала полуобглоданная туша кабана. Очевидно, он оставил ее там давно и этой ночью вернулся полакомиться мясом. Я провел на дереве еще неделю, но животное так и не вернулось. Африканцы говорят, что «дубу» никогда не возвращается на то место, где он столкнулся с человеком.
— Это была ваша первая и последняя встреча? — спросил я.
— О нет. Года через три мне пришлось искать новые охотничьи участки в районе гор Секерр, что к востоку от Элгона. Я провел отличный вечер с товарищами, которые к полуночи уехали в Китале, а сам отправился спать в машину. Проснулся я от еле уловимого шума, который мог услышать, пожалуй, лишь охотник. Такой же зверь, может быть чуть поменьше, с переливающейся в лунном свете каштановой шкурой, стоял метрах в пятидесяти, изучая брошенные вечером консервные банки. Я хотел было схватить ружье, но с ужасом вспомнил, что оно осталось в палатке, где мы пировали. Когда я попытался в нее перебраться, зверь заметил меня и скрылся мелкой рысцой, зажав в зубах поблескивающую в лунном свете банку. Это было на землях племени покот, которое называет зверя «чемисет».
Рассказ Боба Фостера тогда очень заинтересовал меня, и сейчас, собираясь на Элгон, любопытства ради я захватил с собой дюжину фотографий животных, среди которых были и изображения медведей. В литале (маленькой деревеньке) Кабуророн, у истоков той же реки Грик, угостив старых охотников багвере пивом и одарив их не одной пачкой «Беломора», я вытащил фотографии и показал им. Охотники назвали своими именами льва, слона, носорога, сразу же сознались, что никогда не видали моржа и белого медведя, долго хихикали над тигром — «полосатым леопардом». Австралийского сумчатого медведя-коала они тоже не признали, а вот увидев нашего бурого мишку, удивленно охнули и заявили: «Чемисет». Но больше смотреть на медведя старики не захотели. Багвере верят, что в чемисете живет злой ночной дух, и боятся его еще больше, чем нанди и покот. Молодежь осталась более равнодушной к фотографии медведя, называя его кто «чемисет», кто «дубу». А мальчишки начали уверять, что даже видели такого зверя среди камней, окружающих кратер Элгона. То же самое повторилось и в двух других литалах, где я показывал фотографии.
Я ни в коей мере не тешил себя надеждой внести вклад в решение загадки африканского медведя. Элгон манил меня сам по себе. Наряду с Килиманджаро и Кенией Элгон — одна из высочайших гор Африки, вознесенных природой по краям Великих африканских разломов. Однако если первые два вулкана уже давно освоены не только альпинистами, но и туристами, по их предгорьям проложены дороги и настроены фешенебельные отели, то об Элгоне почему-то забыли.
И я даже не знаю, «повезло» или «не повезло» в этом отношении старому вулкану. Так как у Элгона вряд ли есть тщеславие, то, пожалуй, повезло. Вслед за туристами появляются машины и шум, теряется привлекательность первозданной природы, а у местного населения вырабатываются привычки, отнюдь его не украшающие. Например, на дороге из Аруши в Моши, по которой набитые туристами автобусы едут к подножию Килиманджаро и в танзанийские парки, почти всегда стоят группы ряженых юношей. Лица у них расписаны замысловатыми узорами, европейские костюмы задрапированы ярким тряпьем, в волосах перья, в руках панга или копье. Все это не имеет ничего общего с национальной одеждой местного племени джагга. Но падкие до экзотики американцы вываливаются из автобусов и без устали щелкают затворами фотоаппаратов, снимая, как они думают, «последние следы уходящей Африки». Ряженые же юноши уже давно вступили в век денежных отношений. С каждого туриста они требуют три шиллинга.
На Элгоне всего этого еще нет. Тем не менее народ здесь общительный, старики бойко говорят на суахили, а мальчишки, начавшие ходить в школу, — по-английски.
По склонам Элгона лепятся деревеньки племен басищу, багвере, баньяме. Все они принадлежат к народности лухья и появились в предэлгонье совсем недавно, в начале века, когда англичане выдворили отсюда людей племени покот.
Сначала лухья работали поденщиками на плантациях европейцев, на окружающих Элгон равнинах Китале и Мбале, а затем начали постепенно подниматься вверх, в горы, создавая там собственные хозяйства. Земля на Элгоне богатая, недостатка в ней почти не чувствуется, так что народ живет здесь не бедно.
Несколько лет назад в Кении было принято решение о создании Национального парка Элгон, что, естественно, должно ограничить хозяйственную деятельность человека в этом районе. Однако большая, и притом наиболее интересная в природном отношении, часть Элгона находится в Уганде, где подобный вопрос даже не стоит. А пока идет межведомственная волокита, переговоры между Найроби и Кампалой, гору обживают люди, фауна Элгона уничтожается, граница уникальных лесов, теснимых человеком, поднимается все выше и выше. И это было главным, что натолкнуло меня на мысль как можно скорее посмотреть Элгон, не дожидаясь, пока он окончательно будет освоен людьми.
В литале за Кьесовери, покончив очередной эксперимент с фотографиями медведя, я обратился к старейшине багвере с просьбой дать мне проводника в горы. Я знал, что наряду с продажей кофе и бананов один из главных источников доходов местных жителей — браконьерство. Следовательно, должны быть люди, которые знают малоизвестные тропы, ведущие к расположенным вблизи вершины озерам-водопоям да и к самому кратеру, где много дичи.
Омвами — таким титулом здесь величают старейшин — затянулся «Беломором» и, хитро сощурив глаза, пошел на откровенную.
— Если мзунгу знает, что мои люди ходят в горы, то он знает, и зачем они туда ходят. Я дам проводника, но смотрите, чтобы моя услуга не обернулась неприятностью для литалы. В один день уложиться трудно, рассчитывайте на два.
Я поблагодарил омвами, заверив, что все будет «мзури», и, пока еще не стемнело, поспешил в находящуюся неподалеку пещеру. Во времена Д. Томсона, который ее открыл и исследовал, пещера служила пристанищем для пастухов и воинов эльконо. Недавние исследования археологов из угандийского университета Макерере показали, что пещера эта была заселена еще человеком каменного века. Теперь по решению правительства вся территория вокруг пещеры объявлена заповедной. На главной дороге напротив пещеры установлен указатель: «Историческая естественная пещера». Она представляет собой обширный грот, устланный соломой, из которого вглубь уходят отсеки. Под темными сводами виднелось несколько округлых позеленевших предметов, которые на первых порах я принял за черепах. Но потом, приглядевшись, я понял, что это камни, покрытые мхом. На протяжении веков они служили столом пастухам покот, которые, быть может, прятались здесь, отражая атаки свирепого чемисета…