Но обитатели Маньяры не поняли шутки конструкторов пластиковых зверей и относились к ним вполне серьезно: львицы заигрывали с хронически улыбавшимся псевдольвом, львы ревновали к нему львиц и грозно рыкали на них, чтобы те не вздумали разрушить семейный очаг.
Аналогично вели себя и слоны. Они принимали надувные игрушки за настоящих животных, становились в угрожающие позы, пытались к ним приблизиться, но всякий раз в последний момент поворачивали обратно.
Трусость слонов приводит в неописуемый восторг Стефана, одиннадцатилетнего внука профессора. Он прыгает в машине, бьет в ладоши и заливисто хохочет.
— Первый раз в Африке? — спрашиваю я у Гржимека.
— Первый. Конечно, еще рановато. Но на будущий год, когда Стефану стукнет двенадцать, ему придется покупать авиабилет за полную стоимость. А сейчас за полцены, — отшучивается профессор.
У Стефана нет отца. Сын профессора Михаэль Гржимек, гордость отца, который должен был достойно продолжать его дело, погиб неподалеку отсюда, над масайскими степями. На раскрашенном под зебру самолетике Михаэль летал над Серенгети, изучая миграции огромных, сохранившихся только здесь стад диких копытных. Это надо было для того, чтобы доказать гибельность сокращения площади заповедника. Для этого они и прилетели в 1958 году вместе с отцом в Танзанию.
Небо оказалось тесным. В самолетик врезался паривший над степью гриф, машина потеряла управление и упала на землю…
Другой бы на месте профессора в его годы сдался, отдался горю. Но Бернгард Гржимек остался верен Африке. Он написал прекрасную книгу «Серенгети не должен умереть» и вместе со своей фамилией на титульном листе поставил имя Михаэля. Потому что без его помощи, без его энергии и идей не могла быть написана эта книга.
А теперь Б. Гржимек привез в Африку восторженного Стефана — одного из двух, кто в январе 1959 года остался без отца. И вряд ли дед сделает что-нибудь для того, чтобы помешать внуку влюбиться в Африку.
Пока же Стефан влюблен в Яна Гамильтона, помощника Б. Гржимека, молодого зоолога, живущего и работающего в Маньяре. Мальчик сидит у Яна на коленях и во всех подробностях выспрашивает о том, как недавно на него налетел носорог, было ли больно, когда гигант сбил Яна с ног, и как тому удалось спастись.
Мы обедали на террасе отеля, построенного на самом краю уступа рифтовой долины. Отсюда внизу видны и добрая половина парка, и зеленеющее вдали озеро Маньяра. На озере живет больше двух миллионов пернатых чуть не шестисот различных видов.
Гржимек любуется картиной, но говорит, что строить гостиницы внутри заповедника — глупость, что Африке совсем не обязательно повторять ошибки американцев, испортивших ландшафт своих парков отелями-небоскребами.
— К чести африканцев надо сказать, что они уделяют природе куда больше внимания и средств, чем в цивилизованных государствах, исключая разве что вашу страну. На меня очень большое впечатление произвел рассказ профессора А. Г. Банникова о восстановлении поголовья сайги. Вы знакомы с ним?
— Не только знаком, но и учился у профессора.
— Вот как тесен мир! И в этом тесном мире нам надо оставить место для диких животных. Тем более, что это выгодно не только им, но и нам. Африканцы начинают понимать это и смотреть на свою природу, как рачительные хозяева. Пока что, правда, они довольствуются главным образом доходами от туризма, который существует исключительно за счет того, что в Африке есть национальные парки с крупными животными. Потом, я уверен, они перейдут к более сложным делам: восстановлению поголовья, расселению зверей, их разумному использованию. Я считаю, что если молодым африканским странам удастся сохранить животный мир, то это будет одним из их наиболее выдающихся вкладов в цивилизацию. В колониальные времена европейцы из-за своей алчности уничтожили почти девяносто процентов всей тропической фауны. Многие животные в Африке (да и во всем мире) были истреблены до того, как их успели описать ученые. Сейчас у меня особое беспокойство вызывает судьба человекообразных обезьян. Ведь вместе с ними исчезнет последняя возможность изучать эволюцию обезьян не только по ископаемым черепам.
Я рассказываю ученому о том, как удивили меня гориллы, описываемые почти везде как агрессивные и опасные животные, а на самом деле — апатичные и миролюбивые существа.
— Да, да. Вот вам еще один пример того, как мы мало знаем об этих обезьянах, которых становится все меньше. И о шимпанзе недавно получены данные, потрясшие даже меня. Мой сотрудник Якоб Шмидт установил, что в танзанийских лесах Кигомы шимпанзе охотятся на более мелких обезьян и с наслаждением поедают их. А ведь шимпанзе — самое близкое к нам по группе крови животное.
После обеда Б. Гржимек отправился продолжать свои опыты с надувными львами, а я поехал дальше, на запад. За Маньярой, у дороги, ведущей в Серенгети, среди густого тропического леса стоит сложенная из серых камней пирамида. На литой доске надпись:
Михаэль Гржимек
12.4.1934—10.1.1959
Он отдал все, что имел, даже свою жизнь,
за то, чтобы сохранить диких животных Африки.
Отец не отвез прах сына на родину. Он похоронил Михаэля на земле, где тот провел свои лучшие дни и которую так любил.
За памятником через прорубленную просеку открываются дали сине-лилового Нгоронгоро, самого большого кратера земли. На дне его блестит зеркало озера, желтеют пыльные плешины саванны, по которой муравьиными точками движутся стада зебр, гну, газелей. Это гигантский зоопарк, созданный в чаше вулкана самой природой. Здесь обитают двадцать пять тысяч крупных диких животных. Такого места в мире больше не найдешь.
Писать о Нгоронгоро и Серенгети — значит повторять Гржимеков, их книги. К их тонким наблюдениям профессионалов и мастерским описаниям ничего не прибавишь. Я могу рассказать лишь то, что произошло через несколько лет после того, как Б. Гржимек поставил последнюю точку в рукописи своей книги.
Гржимековский призыв «Серенгети не должен умереть» вновь сделался актуальным. В августе 1969 года неожиданно для всех в Танзании было принято решение передать масаям девяносто пять процентов площади, занимаемой заповедником Нгоронгоро. А это означало, что в кратере к огромному количеству диких зверей добавится примерно двести тысяч масайских коров, то есть, что Нгоронгоро перестанет быть заповедной территорией. Природа может оказаться не в состоянии прокормить столько животных. Их копыта разрушат структуру почвы на дне кратера, вытопчут молодые деревца по его лесистым склонам, превратят цветущий сейчас Нгоронгоро в пыльную чашу.
Но этого, как считают некоторые биологи, может и не произойти. Нет сомнений в другом. Современный заповедник Нгоронгоро — не только, как часто думают, дно кратера, но и склоны его гигантской кальдеры, покрытые густым лесом, где обитают около пятнадцати тысяч животных — слонов, буйволов, носорогов, жирафов; это и коридор незаселенных земель, связывающих Нгоронгоро с Серенгети. В общей сложности восемь тысяч квадратных километров. Из них заповеднику решено оставить лишь 400 квадратных километров дна Нгоронгоро и небольшой кратер Эмпакааи, расположенный в восьмидесяти километрах севернее.
Исследования Гржимеков показали, что в определенное время года, когда в Нгоронгоро отцветают лучшие кормовые травы и пересыхают источники, животные собираются в стада, выбираются из кратера и откочевывают на запад, на равнину Серенгети. За ними идут и хищники. Проходит месяц-другой, дожди воскрешают саванну Нгоронгоро, а солнце выжигает Серенгети. И тогда начинается, быть может, самое великое, самое впечатляющее, что сохранилось в африканской природе.