А вот ему, Ноэлю, смелости хватит. Когда придет время.
Но сейчас он смаковал виски и предавался воспоминаниям, и ему было недосуг даже уделить внимание Гидеону, хотя тот, похожий на ребенка-переростка, отчаянно нуждался в утешении. Ноэль сто раз сказал Гидеону, что случившееся в Похатасси — не его вина, в самом деле не его вина, и пусть он забудет об этом, а если забыть не получается (ведь Николас все же был Гидеону лучшим другом), то нужно вырвать из сердца это воспоминание — и прежде всего, он не должен чувствовать вину ни за эту победу, ведь она досталась им с Юпитером по праву, ни за то, что выиграл кучу денег. (Ноэль точно не знал размер выигрыша. Он подозревал, что Хайрам в тайне ото всех сорвал солидный куш, да и Лея в обиде не осталась. Сам же он выиграл скромную сумму — всего шесть тысяч долларов.) Однако потом Ноэль оставил Гидеона в покое и, не обращая внимания на ворчание супруги, пил виски, курил сигары, грубовато трепал по голове котят, щекотал им круглые животики и размышлял о прошлом, обо всем, что пошло наперекосяк. А ведь жизнь не только наперекосяк может пойти, удивлялся Ноэль, она умеет вязать узлы и складывать узоры, такие же причудливые, как на безумных лоскутных одеялах его сестры Матильды. (Ведь они и впрямь плод безумия. Все эти переплетающиеся, извивающиеся, рябящие в глазах расцветки! Его мозг просто не справляется с этим буйством. Ох, эти его сестрички — Матильда и Делла! Мысль о них причиняла боль. Может, ему вообще не стоит о них думать. Делла несправедливо обвиняла его в нелепой смерти своего мужа и даже спустя тридцать лет продолжала шипеть: «Убийца». Она — какова степень ее твердолобости! — даже обвиняла его в том, что Гидеон и Лея влюбились друг в друга и настояли на официальном браке, несмотря на то что были кузенами. А Матильда! Способная прекрасно поддержать беседу, беззлобная и даже благодушная, когда бы он ее ни навестил, однако совершенно точно тронутая — иначе почему она поселилась в этом старом охотничьем домике к северу от озера? Домик остался от кемпинга площадью пятьдесят акров, устроенного Рафаэлем для состоятельных гостей (один из них был член Верховного суда Стивен Филд, умудрявшийся сохранять эту должность за собой на протяжении трех неспокойных десятилетий, другой — промышленник Хейес Уиттиер, практически державший под контролем республиканскую партию. У него был умирающий от туберкулеза сын, которому исполнился двадцать один год, имевший при этом телосложение десятилетнего ребенка. И Рафаэлю пришло в голову, что северные леса — его северные леса — могут спасти юношу). Почему Матильда с упрямством фанатика-отшельника отстаивала свое одиночество, не принимала денег ни от Ноэля, ни от Хайрама, сама выращивала овощи и разводила тщедушных цыплят, выставляя себя на посмешище в деревне — деревне, носившей ее родовое имя! — скупая старое тряпье и продавая свои невообразимые одеяла, а иногда — яйца, домашний хлеб и овощи? Нет, он не станет о ней думать.)
Ох, может, разрешить себе думать о Жан-Пьере?
Во время судебного процесса над ним (нет — процессов, потому что первый закончился тем, что присяжные разошлись во мнениях) Ноэль не только сжимал пузырек в пальцах, но и вытащил его из кармана, раздумывая, не принять ли ему яд, если Жан-Пьера признают виновным, или передать пузырек брату… Но природная трусость не позволила бы Жан-Пьеру принять яд, как, собственно, не позволила бы убить десять или одиннадцать человек — он непременно разрыдался бы и, возможно, рассказал обо всем матери. А стыд, гнев и ярость, переполнявшие Ноэля после вынесения приговора, отбили у него желание умереть, ему не хотелось даже скрыться от позора, о котором трубили во всех газетах и который тешил многочисленных врагов семейства — пока Бельфлёрам задают жару, до правосудия никому нет дела. Умирать ему не хотелось, но само существование маленького пузырька вселяло в него спокойствие.
А ведь был еще его старший сын Рауль, управлявший одной из семейных лесопилок в Кинкардайне и связанный узами необычного брака — или, скорее, пикантными отношениями? (Ноэль был почти не осведомлен об обстоятельствах, а когда женщины начинали судачить об этом, он, питая отвращение к сплетням, тут же обрывал их.) Рауль никогда — никогда! — не приезжал к ним. Даже когда Корнелия несколько лет назад заболела и слегла. Даже той зимой, когда Ноэль сам свалился с желудочным гриппом и похудел на восемнадцать фунтов. «Мальчишка нас не любит», — обиженно говорил Ноэль. «У него своей головной боли хватает», — отвечала Корнелия. «Он нас не любит, иначе приехал бы, — отвечал Ноэль, — вот и всё».
Жан-Пьер, его привлекательный, элегантный брат, заключенный в тюрьму пожизненно плюс девяносто девять лет, плюс девяносто девять лет, плюс девяносто девять лет… И его старший сын Рауль, который, теша свое самолюбие, полагал Ноэль, так похож на него самого… И Делла, которая его ненавидит, и не нуждающаяся в нем Матильда (дородная, с красными и круглыми, точно спелые яблоки, щеками, она выгоняла из кухни цыплят, освобождая место для Ноэля, вежливо улыбалась и отвечала на его вопросы: как она справляется? Нужны ли ей дрова? Нужны ли продукты? А деньги? Нужен ли ей он?). И Корнелия, заманившая его в свои сети, но не уважавшая так, как полагается женщине уважать своего супруга. (Их брак сошел с курса еще во время медового месяца. Точнее, во время первой брачной ночи. Хотя о свадебном путешествии они не распространялись и доверили свои планы лишь нескольким близким родственникам, друзья Ноэля и его собутыльники настигли молодоженов в «Серных источниках», где те остановились на ночь, и принялись неистово «гудеть» — звенеть в колокольчики, бить в жестянки, поджигать шутихи и дудеть в рожки на разные лады, вопить и выкрикивать скабрезности. И Ноэль, последовав горным обычаям — с восторгом последовав горным обычаям, разумеется, пригласил эту захмелевшую публику внутрь и стал угощать выпивкой и сигарами и даже сыграл с ними несколько раз в покер. На следующее утро он с удивлением обнаружил, что его невеста оскорблена.) И его отец, Плач Иеремии, изнуривший себя до крайности в попытках вернуть утраченные семейные богатства, так и не переживший презрительного отношения собственного отца и это жестокое «новое крещение», совершенное с такой изощренностью. Бедный Иеремия сгинул в Великом потопе почти двадцать лет назад, тело его так и не нашли, и достойного погребения он не получил…
Живые и мертвые. Сплетенные воедино. Сотканные в одно полотно — бескрайнее, накрывающее несколько столетий. Ноэль запил в день гибели Николаса и не просыхал до осени — сидя перед камином, он заливал себя виски, усыпал табаком и пеплом… Живые и мертвые. Столетия. Полотно. А может, одно из затейливых лоскутных одеял Матильды, режущих глаз, но (если позволить ей все объяснить, растолковать сочетания) дающих, пусть и смутную, но разгадку?.. Ноэль оплакивал своего сгинувшего отца, и упеченного за решетку брата, и даже своего так и не получившего имени сына, умершего спустя три дня после рождения, давным-давно; он оплакивал милую молоденькую жену Хайрама Элизу, и своего сына Рауля, и других. Других. Их слишком много — не сочтешь. Многолетняя крепкая дружба с Клодом Фёром закончилась ссорой, никто из них так и не извинился, хотя, возможно, Ноэлю следовало сделать первый шаг, потому что он, Бельфлёр, более милосерден… Но он не извинился, и сейчас они обвиняют Гидеона в смерти Николаса, и все идет наперекосяк, затягиваясь в отвратительные узлы и петли, развязать которые можно, лишь хлебнув из драгоценного пузырька.
Вдоволь навосхищавшись младенцем, женщины замечали возле камина Ноэля и принимались тормошить его. Даже Корнелия. («Ты что же, не желаешь посмотреть на свою маленькую внучку! Ведь она настоящая красавица!») Даже Вероника, обычно не обращавшая на него внимания. (Принято было считать Веронику одной из сестер Ноэля. На самом же деле она была его теткой, и намного старше его, хоть и выглядела поразительно молодо — полное круглое лицо, которое пощадили морщины, грубоватые румяные щеки, близко посаженные карие глаза, спокойные и маленькие, а волосы такого теплого медового оттенка, что она наверняка их красила, причем красила мастерски. Ноэль как-то пытался прикинуть, сколько ей лет, но запутался в вычислениях и, махнув рукой, налил себе еще стаканчик.) Даже Лили, явно завидующая Лее, и та прибегала, чтобы убедить его пойти взглянуть на новорожденную — она же так быстро растет, еще чуть-чуть, и вырастет из младенца!