— Ты чего? Встать не можешь? Болит что? — послышался голос Полузубого. — Бабы из-за тебя к колодцу подойти боятся.
— Нет, — глухо отозвался я, не отводя взгляда с жрецового дома. — Сейчас уйду.
— Вона чего, — протянул бритт и присел рядышком. — Пустая эта девка, безголовая. Забудь. Это здесь она кажется лебедью, а там у малахов все такие. Коли замиримся с ними, так сам увидишь. Да и какие из них жены? Лишь бы подолом вертеть да с мечом по лесам прыгать. Наши девки лучше.
Я резко встал, скривившись от боли в ребрах и застывших ногах.
— Я совета не спрашивал.
И, слегка прихрамывая, зашагал к дому Гачая. Постоял возле двери, покрутил истерзанный в боях топорик, заметил, как некоторые бабы остановились, глядя на меня, понял, что выгляжу смешно, и рванул дверь.
А внутри в свете затухающей лампы я увидел этих двоих. Светлое переплелось с темным: и волосы, и руки, и тела. Одеяла — на полу. Лавки сдвинуты, одна опрокинута. И они. На столе. Ее лицо с распахнутым ртом. Блеск его бритой макушки, а позади желтый круг на стене. Хриплое дыхание. Пар вокруг их тел. Я чувствовал запах их пота, пропитавший всё внутри.
Они… всё это время…
Значит, не по нраву она? Рукоять топора треснула, дерево смялось под пальцами. Только тогда я пришел в себя, хлопнул дверью и побежал в свою землянку под сочувственными взорами бриттских баб.
Ублюдок! Тварин сын! Солнечный выродок! Он же знал! Он, сука, знал! И всё равно…
Я молотил топором по столу и стенам, пока голова его не слетела с топорища. Тогда я заколотил уже деревяшкой, а когда и она превратилась в лохмотья, то начал бить кулаками, не чувствуя боли.
Вот же дрянь. Малахская дрянь! А если я их убью, сильно ли опечалится Ульвид? Плеснуть масла внутрь и кинуть горящее полено? Они ведь и не заметят, пока огонь не подпалит им задницы. А снаружи дверь подпереть. И встать с топором.
Я с удивлением осмотрелся. А где же топор? Лавки изрублены в щепу, стол в зазубринах и трещинах, стены в зарубках. Руки изломаны в кровь.
Едва дыша, я вышел наружу, вдохнул ночной воздух. Кожу начало пощипывать от мороза. Хорошо!
И стоило мне сделать пару шагов, как из темноты вынырнула тень. Полузубый.
— Ты куда, парень?
— Лицо ополоснуть.
— Ну иди ополосни. А я с тобой.
Я пожал плечами, мол, какое дело до того, доплелся до колодца, вытянул ведро с водой, плеснул пару раз, а потом разом вылил на себя.
Хорошо!
И небо ясное-ясное, как у нас на севере. И звезды яркие, налившиеся.
— Ты, парень, не бери в голову. Хочешь, с девкой сведу? Тут много молодых и горячих, а из мужиков — только мы. Нам уж много и не надо, достаточно одной, помягче да потеплее. На тебя некоторые заглядываются, даром, что норд. Понятно же, что молодому надо.
О чем говорил этот беззубый старик? Зачем?
Вытянул еще одно ведро, снова вылил на себя. Потом еще одно. Следующее ведро зачерпнул, чтобы напиться. Только поднес к лицу, как Полузубый схватил его и отдернул.
— Хватит морозиться. Идем-ка!
Силой приволок меня к себе, усадил возле растопленного очага, его женщина принесла сухую одежду. Я не хотел переодеваться, но когда от разогревшейся рубахи повалил пар, в груди неприятно щелкнуло, и я сорвал с себя мокрые тряпки, быстренько обтерся и натянул вещи Полузубого. Меня начало колотить, и баба накинула сверху еще и толстое шерстяное одеяло, наскоро разогрела остатки каши, а Полузубый сунул в руки эль.
И я жевал комковатую кашу, пил горький эль и едва сдерживал слезы. Вдруг ощутил себя мальчишкой, который вернулся в дом к старикам-родителям. Уже почти три года взрослый, рунный, столько всего прошел, столько видел, стольких убил, а тут сидел, жалкий, замерзший, будто щенок приблудный.
Так и уснул в доме Полузубого, привалившись спиной к теплому очагу.
А наутро, едва я протер глаза, бритт сказал:
— Так, малец, поживешь пока здесь. Тот дом для других готовим, а лишнего места у нас немного. Сейчас быстро ешь и давай на улицу! Учить тебя, дурака, буду. И как только норды смогли нас одолеть? С такими-то умениями?
Я смел всё, что мне наложила жена Полузубого, выскочил наружу и едва не споткнулся. Там шла малаха и волокла с собой немногие вещи, что ей надавали: перебиралась к жрецу. Прилюдно. Бесстыдно. И глядела на всех сверху вниз. Меня будто и не заметила. Дрянь!
Ну и пусть. Поглядим, как он выкрутится у малахов. Скорее бы уже ушел, что ли. И эту девку бесстыжую с собой забрал.
— Кай!
Я оглянулся и еле успел поймать новый топор, гораздо лучше прежнего. До стыренного Крысом не дотягивал, но в руке лежал тяжеленько и плотно. И голова не болталась на топорище. Такой зараз не выщербишь.