Гудрид удобно уселась в седло и бросила прощальный взгляд на хутор. Торбьёрн до последнего вел жизнь богатого хозяина, и зеленые крыши из дерна прочно и надежно покоились на крепких стенах, тоже из дерна и камня. Резное крыльцо главного входа было свежевыкрашенным. А изгородь вокруг сада тянулась сплошной лентой в бледных лучах восходящего солнца. Вдали слышался перезвон коровьих бубенчиков, доносилось блеяние ягненка – звуки переливались в утренней тишине, словно эхо мечты. На дверях бани еще висел старый коровий череп, в который люди Торбьёрна стреляли как в мишень. А на пороге людской сидел серый полосатый кот, лениво умываясь лапкой. Гудрид вдохнула прохладный утренний воздух и подумала, что этого она не переживет. Теперь, когда рвется их прежняя жизнь, лучше бы шел град и тряслась земля под ногами.
Последняя лошадь с поклажей была готова тронуться в путь, а Торбьёрн, отдав последние распоряжения остающимся во дворе, вскочил в седло. Огромный дог по кличке Хильда льстиво вилял хвостом и прыгал на хозяина, как только тот дал собаке знак следовать за ним. А Торбьёрн снял с себя кожаную шапочку и прижал ее к груди левой рукой, тогда как правой совершал крестное знамение. Громко и твердо произнес он молитву:
– Молим Всемогущего Господа нашего Иисуса Христа быть к нам милостивым в нашем путешествии, да пройдет оно скоро и безопасно, и да сохранит Господь всех остающихся дома. Благослови, Господи, дом этот и всех, кто живет в нем, и все, что растет вокруг него. Во имя Отца и Сына и Святого Духа.
Он снова надел шапочку и оглядел всех присутствующих, чтобы убедиться в том, что все перекрестились, следуя его примеру. Насколько могла заметить Гудрид, перекрестились действительно все, но она знала также, что у многих в кулаке был зажат амулет Тора или что-нибудь другое, уже известное и проверенное, чтобы защитить себя в пути. Невольно она дотронулась до своего кожаного кошеля, в котором лежал маленький серебряный молот Тора, доставшийся ей по наследству от матери. Отец был доволен, пока его люди и домочадцы хотя бы внешне повиновались Белому Христу, ибо Гудрид знала, что отец часто размышлял над христианским учением.
Торбьёрн приказал Гудрид и Торкатле ехать в середине цепочки, и когда настал час отъезда, девушка пустила свою Снефрид вперед. Жеребенок все пританцовывал рядом с матерью, и вскоре вся свита, выстроившись как нужно, потянулась по дороге на восток, Гудрид не спускала глаз с толстой фигуры Торкатлы, ехавшей впереди, и больше уже не оборачивалась с тех пор, как помахала на прощание домовладелеце и всем остальным, кто стоял на дворе.
Она думала, что если доживет до старости, то хотела бы сохранить в памяти мельчайшие черты края своего детства. И Купальный Берег, и Хеллисвеллир, с его хуторами и пастбищами, и с могильным холмом, где братик Гудрид, младенец, похоронен вместе с матерью, которая умерла на следующий день после родов, просто и трогательно простившись со своими близкими. Когда Снорри Годи построил на своем дворе церковь, Торбьёрн перезахоронил Халльвейг с сыном там, доставив останки прямо к церкви Священной Горы, через Мыс Снежной Горы. Но могильный холм своего тестя Эйнара с Купального Берега он не тронул: холм этот зеленел круглый год, благодаря ворожбе матери Эйнара, Хильдигунне.
Гудрид знала, что у нее самой были кое-какие способности от Хильдигунне. И ей нужно было смирять в себе эти силы, чтобы они не сбили ее с пути, как однажды сказал ей отец. Гудрид, например, могла угадать, что к хутору приближаются чужаки, еще до того как их почуят собаки. А когда она была малышкой, она охотно просилась на руки к тем людям, которые еще только успевали подумать об этом, но не позвать ее вслух. Поэтому давно поговаривали о том, что девочку надо бы воспитывать на хуторе Арнастапи. Халльдис знала руническое письмо и была искусной целительницей, и притом никто не мог обвинить ее в колдовстве; к тому же она была прекрасной хозяйкой, а ее муж Орм ходил в викингские походы вместе с Торбьёрном. И потому после тризны по умершей жене Торбьёрн отвез Гудрид и ее старую ирландскую няньку на восток, вдоль берега, прямо на Двор к Орму.
С тех пор как Гудрид себя помнила, она помнила и Халльдис с Ормом. Они были старше ее отца и более терпеливы, и когда она поселилась у них в доме, она горячо полюбила обоих. Она вместе с нянькой делила постель как в Арнастапи, так и в Хеллисвеллире, и часто навещала отца, так что отчий дом не становился для нее чужим. Единственное, чего ей не хватало у Халльдис и Орма, так это маленькой бухточки на Купальном Берегу, где она училась плавать и где она часто вылавливала из моря бревна, на которых сохранялись следы чужих рук, обрабатывавших дерево. Высоко над бухтой нависал крутой склон, весь заросший цветами. Летом она следила здесь за сотнями чаек, кормивших своих прожорливых птенцов, или наблюдала за людьми, которые висели на кожаных ремнях над обрывом, возле отвесной скалы и собирали яйца и птенчиков. А если девушка поднимала глаза наверх, то ее взору представали горы Стапа, вздымавшиеся к небу своими скалистыми вершинами, поросшими травой.
Чудеснее всего бывало, когда в тучах появится просвет, и становился виден большой белый купол Ледника Снежной Горы. Он был главным маяком для путников, направляющихся на запад, как теперь и сама Гудрид… Она сердито смахнула с ресниц слезы. Ледник сверкал в солнечных лучах так ослепительно, что глаза не выносили этого света: хороший знак для путешественников. Море пенилось вокруг опасных подводных рифов у берега. В отдалении плясали на волнах яркие паруса. А с востока на полуостров Снежной Горы катились бесчисленные волны, и взглядом не объять было водное пространство до горизонта. Это было удивительное зрелище!
Орм и Халльдис решили оставить свой дом на сына и невестку, чтобы самим уехать в Гренландию. И когда люди Торбьёрна приблизились к Арнастапи, они были уже наготове и ждали гостей, чтобы всем вместе отправиться в путь. Орм вскочил в седло, и конь его встал рядом с конем Торбьёрна. Оба мужчины в последний раз помахали остающимся домочадцам.
Халльдис со своей служанкой Турид Четырехрукой примкнули к Гудрид и Торкатле, молча кивнув им. Даже темное, загорелое лицо у Халльдис было бледным, и это заметила Гудрид, но та больше ничем не выдавала себя. Девушка хотела научиться у своей приемной матери сдержанности и немногословию. Даже в это беспокойное утро Халльдис казалась такой же невозмутимой и надежной, как высокие горы, давшие свое название маленькому прибрежному селению. Да, именно надежной, подумала Гудрид и невольно подняла глаза к вершине горы Стала – туда, где парят орлы.
Когда Гудрид впервые оказалась в Арнастапи, Халльдис подарила ей щенка, чтобы девочка чувствовала себя как дома и отвлеклась от печальных мыслей о матери. Щенок бегал за ней повсюду, играл с ней, а к концу дня засыпал от усталости прямо у нее на постели. Однажды Гудрид вешала во дворе белье после стирки, и вдруг почувствовала, как на нее надвинулась большая тень, а через мгновение услышала отчаянный лай. Она повернулась, но орел уже уносил в когтях бедного щенка. На его светлой шерсти были видны следы крови. Орел взмыл ввысь так близко от Гудрид, что она ощутила на своем лице ветер от взмаха его огромных крыльев, и полетел со своей добычей к вершине горы. Гудрид, онемев от испуга, стояла еще какое-то мгновение во дворе, а потом вбежала в дом и, уткнувшись в грубое домотканное платье Халльдис, выплакала ей свое горе.
– Тебе нужно было лучше следить за щенком, – сказала ей Халльдис. Гудрид прислушалась к ее словам, ведь взрослые знают, что говорят. И если в Гренландии им повезет, она еще многому поучится у Халльдис. И у Турид Четырехрукой тоже.