Вигдис молчала, смотрела в огонь, словно видела там нечто только ей видимое.
— Мы никак не могли пройти Девятнадцатый. У меня была команда — шесть человек, все — Белые воины. Тянули друг друга, выручали из беды. Как-то наши противники захватили игроглойс Марка, одного из моей команды. Так мы все скинули бонусы, скатили на два уровня, чтоб выручить парня… Главное — выручать товарища из беды и защищать справедливость. Иначе зачем тогда вообще жить?
Вигдис отвлеклась от огня и внимательно посмотрела на Брету. Отблески пламени играли у хьярнки на лице и в оживших, загоревшихся глазах. И все лицо, вся фигура Бреты как будто ожила, стала другой. Едва ли кто-то сейчас сказал, что Брета — безликая тюленья туша с непропорционально маленькой головой. Беременность, конечно, сгладила и смягчила ее и без того неяркие черты. Но белобрысая девчонка словно засветилась изнутри, словно все то, что она пережила, смыли ее безликость. Теперь из Бреты словно смотрел кто-то другой; появилась некая одухотворенность и глубина.
— А сейчас кем ты была? — снова спрашивала Вигдис. — Какое твое имя?
— Я не помню… Не могу вспомнить, неважно. Мне больше всего нравилось быть Тором, — рассказывала дальше Брета. — Я словно чувствовал весь мир: и людей, и животных, и птиц, и горы, и океаны. Вот так летишь над землей и видишь — кругом леса и поля, реки — как ленты, и горы. Моря синие. И чувствуешь, что это все — у тебя за спиной, это твое, родное, а ты — будто стоишь на границе между светом и темнотой, встречаешь грудью мерзких тварей, наползающих из тьмы… И нет в мире такой силы, которая заставит тебя отступить. Потому что смысл жизни — защищать Добро.
Над скалистым островом бушевала непогода. Темнота обступала и дышала холодными сквозняками в спины двум десятками свободных хьярнов, рабов и полукровок, женщинам и мужчинам, вечно голодным и грязным обитателям крошечного острова в мире номер… двадцать, или двадцать один, собравшихся возле костра в пещере. Стояли долгие зимние ночи.
8. Роженицы
Марга после наказания смолой затаилась и затихла. Многие в гарде ожидали, что вот сейчас бешенная саарка выкинет что-нибудь такое, что заставит всех вздрогнуть, станет мстить. Боялись? Конечно, боялись! Нет ничего более опасного загнанной в угол крысы или змеи. Лицо Марги в маске из тряпок, на котором из прорезей полыхали шальные от боли и ненависти глаза, весь ее облик напоминал ожившего мертвеца, мегера — одну из черных теней Лурку. Ждали, предчувствовали — добром это не кончится. Даже Вигдис, когда Черная приближалась, отчего-то делала непроизвольное движение рукой к поясу — там, где у великанши всегда был наготове ванкогг.
Но ничего не произошло. Месяц, другой — уже и весна. Неистовая южанка, видимо, сломалась: будто на костер плеснули холодной водой — зашипело, задымило — и все, остались только черные угли. Мир-остров каждый раз напоминал о себе, сжимая кольцо на шее, жестоко и безжалостно бил кулаком в лицо, загоняя в дерьмо — сидеть! Не вылезай! Стояла на страже великанша- медведица Вигдис, и ее подручные Сама и Керлин — только попробуй, рыпнись еще! Однако, наверное, главным, что успокаивало и не давало разбушеваться Черной баронессе была поздних сроков беременность.
Марга подобно брюхатой змее заползла в глубокую щель и свернулась клубком в грязи и темноте свиного загона. Она теперь даже не пыталась подойти к Брете; помнился жестокий урок от Вигдис и ее обещание наказать еще больнее. Не верить Коровьей королеве, или как-то сомневаться в ее словах мешали свежие рубцы, шрамы и клеймо на лице.
Раны у Марги на лице заживали долго, а когда зажили, оставили шрамы: смола намертво въелась в кожу, образовав на лице уродливую татуировку, словно навеки запечатлев на щеках и на лбу черные змеиные чешуйки. Ее, похожую теперь обличьем на какого-то диковинного, жуткого зверя, обитатели фермы-гарда за глаза все чаще стали называть Сварт Випра, — Черная змея, гадюка.
Жизнь продолжалась и не стояла на месте. Подошел срок: Марга родила в конце весны, когда еще и тепла не наступало, а над островом шумели бури. Быстро встала после родов — разрешилась ночью, а утром уже ходила. И не только ходила: будто коршун накидывалась на любого, кто посмел бы прикоснуться к ребенку — моё, не отдам! Женщины из гарда, попробовав приласкать младенца, и получив жесткий отпор, отмахивались руками — да ну тебя… Даже на фру Вигдис, которая принимала роды, и иногда в первое время подходила к малышу, чтобы посмотреть, как заживает пуповина, Марга смотрела так, будто собиралась накинуться и разорвать. Единственной, с кем Черная баронесса кое-как сошлась, иногда доверяя ребенка, стала рабыня-годиянка Зара, саарка, соотечественница Марги, так же подвизающаяся в свинарнике.