Когда те стояли, стояли и они; когда те поднимались, поднимались и они, ибо в них был дух животных.
И отошла слава Господня от порога Дома и стала над херувимами.
И подняли херувимы крылья свои и поднялись в глазах моих от земли; когда они уходили, то и колеса подле них; и стали у входа в восточные врата Дома Господня, и слава Бога Израилева вверху над ними.
Это были те же животные, которые видел я в подножии Бога Израилева при реке Ховаре. И я узнал, что это — херувимы.
У каждого — по четыре лица, и у каждого — по четыре крыла, и под крыльями их подобие рук человеческих.
А подобие лиц их — то́ же, какие лица видел я при реке Ховаре, — и вид их, и сами они. Каждый шел прямо в ту сторону, которая была пред лицем его» (глава X, с начала и до конца).
Ничего понять нельзя! Но ведь «и в Боге ничего понять нельзя»!!! И с этой-то, пока еще поверхностной точки зрения мы чувствуем, что тут сказано что-то настоящее...
Еще наружное наблюдение: сказано глубоко спокойным излагательным тоном, не «вопия» и не «крича с крыши», как обыкновенный тон пророков; как бы Иезекииль говорит что-то в высшей степени обыкновенное, известное на улицах Иерусалима, не имеющее поразить новизною ни одного израильтянина.
И... только раз на протяжении всей Библии!!
Помню, когда еще я не знал, что на эту «колесницу» написан целый «Зогар» (важнейший отдел «Каббалы») талмудистами, — я был поражен (и зачарован) этою «колесницею»... «Что такое?!!» — «Понять нельзя!» — «А — важное, важнейшее!..»
Одно, впрочем, я понимал: «очи», «очи» и «очи»... О, где Бог — там Очи! Бог — вечное видение, не отвлеченное, не «разумное», а вот плотское. И «небесное» мне всегда представлялось «тканью очей»... «Из всего в мире на нас смотрят очи»...; да и «сам-то человек тоже полон очей», но уже не таких больших, а маленьких»...
Еще понятное в Существе Божием — это Колеса! О, конечно, колеса: ибо все движется, живет, ничего не стоит...
Пламя? уголья? Да, — «тоже»: ибо кровь бежит, горячая... И мир — в страсти и огне...
* * *
Дальше (в тексте Талмуда), что два раввина «должны были сойти с ослов», дабы могли начать толкование «Колесницы». Гм... гм... гм...
По обстановке видно, что они ехали одни в пустыне, — но они «сели и накрылись плащом»...
Зачем? Во время «толкования» они могли увлечься и не заметить, что кто-то подошел. Талмуд намекает, что их никто не должен был видеть. Не — «не слышать», а — «не видеть»: в противном случае покрывало именно не нужно было, чтобы вовремя увидеть «подходящего» и прекратить «толкования». Но они не боялись слышания, а боялись видения и против него приняли меры.
Все эти подробности талмудического рассказа содержат какие— то намеки, о которых приходится сказать талмудическим же языком: «Их понимает, кто понимает; а кто не понимает, тому и не нужно понимать».
Вкрадчивые тайны... Они ползут к вам, ластятся, а вы не можете их схватить.
Еще: закон Талмуда, что «нельзя толковать двум, а только одному», — можно понимать вовсе не как сокровение, а как физическую преграду, лежащую в способе растолкования, которое, может быть, состояло и не в речах, или не в одних речах, айв каких-то действиях, в коих соучастие третьего было невозможно, так сказать, «по природе вещей». Может быть... хотя нельзя сказать об этом — «да».
И вообще — ничего нельзя сказать. «Не изреченное», άρρητος.
К стр. 366.
«Всякий не еврей, который переступит через эту черту, будет убит», — было написано на одной из перегородок непонятного Иерусалимского храма. Как странно — для нас, нашей психологии и наших храмов!!»
Надпись была на камне, по-гречески (для инородцев, т. е. греков). Камень сохранился и перевезен в настоящее время в Константинополь, где находится в музее Чинили-Киоск. Вот его изображение, воспроизведение самой надписи и ее перевод.
ΜΗΘΕΑΑΛΛΟΓΕΝΗΕΙΣΠΟ
ΡΕΥΕΣΘΑΙΕΝΤΟΣΤΟΥΠΕ
ΡΙΤΟΙΕΡΟΝΤΡΥΦΑΚΤΟΥΚΑΙ
ΠΕΡΙΒΟΛΟΥΣΔΑΝΑΗ
ΦΘΗΕΑΥΤΩΙΑΙΤΙΟΣΕΣ
ΤΑΙΔΙΑΤΟΕΞΑΚΟΛΟΥ
ΘΕΙΝΘΑΝΑΤΟΝ
Курсивным шрифтом: μηθένα αλλογενή είσπορεύσθαι εντός τοΰ περι τό ιερόν τροφαχτου (описка вм. δρυφάχτου) χάι περιβόλου, δς δ’άν λήφθη έαυτφ αίτιος εσται διά τό έζαχολουθεΐν θάνατον.
Перевод:
Ни один инородец да не перейдет за решетку и ограду к святилищу! Кто будет пойман, пусть пеняет на себя, ибо последует смерть (взято у г. Переферковича).