Большие, с белой доской. С тяжелыми гирями, из которых к одной был прицеплен еще старый замок.
— Это худо. Это к чему-нибудь. — И мамаша задумывалась. Правда, энергией своей она все преодолевала. Но когда они останавливались, это было дурным часом в ее дне.
(в Ельце)
* * *
Часы ходили еле-еле. Вековые. От покойного Дмитрия Наумыча (мужа, отец «друга»).
За него она вышла замуж, п. ч. он был тихий и удобный для воспитания брата ее. Ей было 15 лет, брату 4 года. Но она все сообразила и планировала и не вышла за «бойкого», который был бы «самой люб», а за удобного.
Она была постоянно веселая и любила, чтобы было все чистое, комнаты и нравы, — и поведение сыновей и дочери.
Умирая, завещала похоронить «вместе с мужем». «Вместе родили детей», «вместе лежать в земле», «вместе идти к Богу».
* * *
Три-три-три
Фру-фру-фру
Иги-иги-иги
Угу-угу-угу.
Это хорошо. После «Синтетической философии» в одиннадцати томах Герберта Спенсера — это очень хорошо.
(Статья о футуристах Рог-Рогачевского с примерами из их поэзии)
А не верят люди в Бога, Судьбу и Руку. Но Он дерет за ухо не только верующих, но и не верующих в Него.
* * *
Теперь стою в банке, перевод или что́, — смотрю по сторонам: где тут международный плут, с его «печатью на лице», которого бы ловил Шерлок Холмс.
(Начитавшись Ш. Хол. Перевожу последнюю уплату за монеты Осману Нурри-бею в Константинополь)
* * *
Много можно приобрести богатством: но больше — ласковостью.
(мудрость евреев)
* * *
Булгаков честен, умен, начитан и рвется к истине.
Теперь — к христианству.
Но он не имеет беды в душе, ни бедствия в жизни. Он не восклицал никогда — «тону!» — среди ужаса. Он профессор, а не обыватель; ученый, а не человек. А христианство (думается) открывается именно «немудрым земли» в особых точках и в особые минуты. И, кажется, проникнуть особенно глубоко в не свои темы ему не удается.
* * *
Как поправить грех грехом — тема революции.
(на извозчике)
И поправляющий грех горше поправляемого.
* * *
— Отдай пирог! Отдай пирог! Отдай пирог!
Вера лежала животом на полу в Шуриной комнате. 10-ти лет. И повторяла:
— Отдай мне пирог!!
Шура выбежала ко мне и, смеясь «до пупика», спрашивала:
— Как я отдам ей пирог?
— Какой «пирог»??..
— Вчера, вернувшись из гостей, она вынимает из кармана завернутый в платок кусок торта и говорит:
— «Это, Алюсенька, тебе».
— Конечно, я съела. Сегодня она на что-то рассердилась, кажется, — я сделала ей замечание, и требует, чтобы я ей отдала назад торт. Говорю: — Как же я «отдам», когда я съела? — Она кричит (юридическое чувство):
— Все равно — отдай! Мне нет дела, что ты съела.
Шура смеялась (курсистка). Вера плакала.
В гневе с Верой никто не может справиться, хоть ей всего 10 лет. Она всегда безумеет, как безумеет и в увлечениях.
(на семейной карточке «Оп. л.» она одной рукой обнимает, другую уставила в бок)
Бредет пьяный поп... Вдовый и живет с кухаркой... А когда рассчитывается с извозчиком — норовит дать екатерининскую «семитку» (2 коп.) вместо пятака.
И тем не менее я отделяюсь от Влад. Набокова, профессора Кареева и дворянина Петрункевича и подойду к нему...
Почему же я к нему подойду, отделясь от тех, когда те разумны, а этот даже и в семинарском-то «вервии» лыка не вяжет?
По традиции? Привычке?
Нет, я выбрал.
Я подошел к мудрости и благости. А отошел от глупости и зла.
Почему? Как?
Да около Набокова станет еще Набоков, и около Кареева станет еще Кареев...
Как бы они ни множились и как бы цепь их ни увеличивалась, она и в середине, и на концах, и в бесконечности не обещает ничего еще, кроме Набокова и Кареева или Тьера и графа Орлова-Чесменского, Захарьина и князя Юсупова; а рядом с попом может стоять сейчас же митрополит Филарет, да и сам Св. Серафим Саровский. Чего, и дальше: «за руку с попом» не погнушает взяться и древний Платон, сказав: «Он — от моей мудрости».
А я прибавлю: «Нет, отче Платоне, — он превзошел тебя много. Ты — догадывался, а он — знает, и о душе, и о небесах. И о грехе и правде.
И что всякая душа человеческая скорбит, и что надо ей исцеление».
* * *
Вина евреев против И. Христа была ли феноменальная или ноуменальная? Т. е. только «эта толпа» «не могла понять», и, главное, «теперь» — ну, «при исходе времен»? Или — от корня, издревле, от Моисея и даже Авраама? Было ли больно́ все, от истока начиная, или — только в устье? В последнем случае, т.е. если только «нравы» и сейчас, — не для чего было отменять обрезания и всего жертвенного культа, и суббот, и храма.