Она помолчала.
— Это хорошо. Тесно, а тепло. И отец еще молодой?
— 53 года: а когда на именинах были гости, то говорили, что ему едва сорок можно на вид дать. Лицом белый и большого роста. И живот, — хотя не очень большой.
— А мамаша?
— Мамаша совсем молодая. Ей только 42.
— Совсем хорошо! То-то и фамилия у вас красивая. Нет красивее на Руси, — т.е. не может быть красивее такой фамилии: тут и «мережки» и «золото». Оттого, что вы старые люди на Руси.
Курсистка улыбнулась. По задумчивому виду я вижу, что ей тоже пора замуж. Уж 19 лет.
Так растет добро на Руси. Или не сказать ли по-церковному: так произрастает и густится пшеница Господня на землях тучных.
Берегите тучность земли. Берегите, берегите. Хольте, вспахивайте, — молите дождичка.
Солнышка молите. И во благовремении полной пригоршней бросайте зерна в землю.
* * *
Что истинно интересно?
Своя судьба.
Своя душа.
Свой характер.
Свои тайны («сокровенное души»),
С кем хотел бы быть?
С Богом.
Еще с кем?
С тем, кого истинно любишь.
Таков за всю жизнь один-два.
Что́ нужно?
* * *
После Гоголя, Некрасова и Щедрина совершенно невозможен никакой энтузиазм в России.
Мог быть только энтузиазм к разрушению России.
— Вот и 1 марта, и полупаралич турецкой войны, и «ни одной победы» в Маньчжурии. Вовсе не Алексеев и еще какой-то «гофмейстер» — Абаза — устроили «авантюру на Ялу», а превратили в «авантюру» возможную победу и расширение Земли своей господа «Современника», «Отечеств. Записок» и «Русского Богатства». Победа вообще никакая стала невозможна, пока не явился «международный еврей» Азеф, который вообще стал всею этою гнилью «торговать», продавая «туда», продавая «сюда», — и вообще всякому, кто бы ему дал на винцо и женщин.
* * *
Да, если вы станете, захлебываясь в восторге, цитировать на каждом шагу гнусные типы и прибауточки Щедрина и ругать каждого служащего человека на Руси, в родине, — да и всей ей предрекать провал и проклятие на каждом месте и в каждом часе, то вас тогда назовут «идеалистом- писателем», который пишет «кровью сердца и соком нервов»... И весь-то мотив этого, что «сопричисляющий вас» с залихватской русской фамилией Рог-Рогачевский пишет в журнале еврея Кранихфельда, и «чей хлеб кушает, того и песенку поет».
— Если ты не изменник родине, — то какой же после этого ты русский? И если ты не влюблен в Финляндию, в «черту» и Польшу, — то какой же ты вообще человек?
Что делать в этом бедламе, как не... скрестив руки — смотреть и ждать.
* * *
«Ни я, ни вы, ни Новоселов ц не нужны», — написал NN.
— Это что, дело стоит даже крепче: ей чести не нужно, «правильных документов на торговлю» не нужно.
Лопаты, приставленные к забору, басят глубоким строем:
— Нам нужны только доходы. Остальное уже обеспечено им.
(получив письмо от МЫ)
* * *
Да почему он «скиталец»? Везде принят, все кланяются. Религиознофилософские собрания сочли «за честь», когда он одно из них посетил, придя в середине чтений и обратив всех внимание черною блузою, ремешком и физиономией «под Максима». Почему же он «скиталец», и кто его «изгнал», и откуда он «исключен»? «Качества его произведений» никому (вероятно) не приходили на ум, пишет ли он стихами или прозой, публицистику или «так рассказы» — никто не знает, и только всякому известно, что «есть еще другой Максим, который называется Скитальцем», и тоже с ремешком и в блузе. Да это скорее — граф, «его сиятельство» и уж во всяком случае «превосходительство».
В первый раз проходят какие-то в литературе с фальшивыми физиономиями «под другого», в чужой прическе и совершенно не своим «видом на жительство».
Барин, который называет себя «Ванька с Сенной».
* * *
Фл. бы заговорил другим языком, если бы из его дома вывели за ручку Ан. Мих., со словами: «На все четыре стороны, прощалыга», а Васюка присудили бы с двухлетнего возраста «здорово живешь» в солдаты без срока. Тогда были бы песни другие, и он не приравнивал бы это к бедной кофточке и грубому слову кухарки, с добавкой, однако: «Заочно от меня». То-то «заочно»: ну а что, если бы на глазах? — сказал ли бы он только: «Будьте, Катерина, мягче: мы все — христиане».
И Новоселову с его «мамашей» тоже всего этого не нужно. Но что, если бы его «мамашу» стали бить кнутом на конюшне, как в Петербурге сек с конюхом (при пособии конюха) свою жену гвардеец, — урожденную Варгунину, за которою взял 150000 приданого, но уже во время ее первой беременности сказал ей, что его, как дворянина, компрометируют поклоны на улице и посещения на дому ее купеческой родни и чтобы сама она постаралась, чтобы эти родные «не навязывались» и не «ходили к нам», а затем начал — и сечь (на конюшне). Отец, Варгунин, обратился к властям, но, согласно Фл. и Новоселову, получил «кукиш с маслом» в утешение, т.е. «ни развода, ни отдельного паспорта на жительство», ни вообще — «прав у отца на дочь, раз она обвенчана». И только уплатив еще 75000 «правильно-каноническому, повенчанному» мужу, отец вызволил дочку из «благодатного благословения церкви».