Ласкал их, ласкал; нежил словами. Касался рукой. И они поднялись. Отяжелели, налились молоком.
Вот и все.
(моя роль в истории) (1 мая; жду возле Технологического трамвая) (сборы)
* * *
«У нее голубые глаза», — сказал древнейший завет о любви, и насадил для нее рай сладости.
— Нет, глаза у нее черные, — сказал второй завет о любви. И указал ей могилу.
С тех пор любят украдкой, и тогда счастливо. А если открыто, то «все уже сглазили».
(8 мая, вагон; едем в Сахарну)
* * *
Целомудренные обоняния...
И целомудренные вкушения...
Те же в лесу, что здесь.
И если в лесу невинны, почему виновны здесь?
(вагон; близ «Барановичи»; 9мая)
В Сахарне
В тускло-серо-голубом платьице, с низким узким лбом, с короткими, по локоть, рукавами и босая, девушка подходила ко мне навстречу, когда я выходил к кофе, со спичками, портсигаром и пепельницей («ночное»), и, сблизившись, — нагнулась низко, до руки, и поцеловала руку. Я света не взвидел («что»? «как»?). Она что-то сказала учтиво на неизвестном мне языке и прошла дальше («что»? «зачем»?). Выхожу к Евгении Ивановне:
— Что это?
Она с мамочкой. Уже за кофе. Залилась смехом:
— Ангелина. Я выбрала ее из села в горничные. Мне показалось — она подходит. В ней есть что-то тихое и деликатное. Крестьянка, но, не правда ли, и немножко фея?
«Немножко»...
Голоса ее я никогда не слыхал. Она ни с кем не заговаривала. Она только отвечала, когда ее спрашивали, — тем певучим тихим голосом, каким приличествовало. И вообще в ней все «приличествовало». Евгения Ивановна умела выбрать.
— Поцеловала руку? Но это же обычай, еще из старины, когда они были помещичьи. Я оставила, так как обычай ничему не вредит и для них нисколько не обременителен.
«Не обременителен»? Значит, — я «барин»? В первый раз почувствовал. «В голову не приходило». Но, черт возьми: до чего приятно быть «барином». Никогда не испытывал. «Барин». Это хорошо. Ужасно. «Не обременительно». Она же вся добрая, у нее нет другой жизни, чем с крестьянами, — и если говорит, что «не обременительно», то, значит, так и есть. Разве Евгения Ивановна может угнетать, притеснять, быть груба. «Господи!..»
Но я слушаю сердце.
Эта так склонившаяся передо мной Ангелина, так покорная, вся — «готово» и «слушаю», — но без унижения, а с каким-то тупым непониманием, чтобы тут содержалось что-нибудь дурное и «не как следует», — стала вся, «от голых ножонок» до русо-темных волос (ах, на них всех — беленький бумажный платочек), — стала мне необыкновенно миньятюрна, беззащитна, «в моей воле» («барин»), — и у меня сложилось моментально чувство «сделать ей хорошо», «удобно», «чтобы ее никто не обидел» и чтобы «она жила счастливая». Была «чужая». «Не знал никогда». Поцеловала руку, скромно наклонясь, — и стала «своя». И — «милая». Привлекательная.
Ее недоумевающие глазки в самом деле были привлекательны.
Я еще дрожал, когда и в следующие разы она наклонялась и целовала руку. Но не отнимал. Всякий раз, как поцелует руку, — у меня приливало тепла в грудь.
- Ангелина! Ангелина! — неслось по комнатам. И Евгения Ивановна говорила что-то на непонятном языке («выучилась по-тутошнему для удобства»). После чего Ангелина куда-то уходила, к чему-то спешила.
Решительно, без Ангелины дом был бы скучнее. Она — как ангел. И неизменно — этот робкий и вежливый взгляд глаз.
- Ангелина! Ангелина! — Решительно, мне скучнее, когда я не слышу этого несущегося голоса. А когда слышу — «все как следует».
«Домочадцы»?
Она не член семьи, ничто. Кто же она? «Поцеловала руку». Так мало. Евгения Ивановна говорит, что «ничего не стоило». Но во мне родило к этой безвестной девушке, которую никогда не увижу и никогда не видал, то «милое» и «свое», после чего мы «не чужие». Не чужие... Но разве это не цель мира, чтобы люди не были «чужими» друг другу? И ради такого сокровища разве не следовало «целовать руку»? Да я, чтобы «любить» и «быть любимым», — за это поцелую что угодно и у кого угодно.
* * *
«Мы соль земли».
- Да, горькая соль из аптеки. От которой несет спереди и сзади.
(«наша молодежь»)
Да: устроить по-новому и по-своему отечество — мечта их, но, когда до «дела» доходит, — ничего более сложного, чем прорезать билеты в вагонах, не умеют. «Щелк»: щипцы сделали две дырочки, — и студент после такой «удачи» вручает пассажиру его билет.
* * *
- Сердит. Не хочу слушать лекции.
— Вы на каком?
— На медицинском.
— Как же вы будете прописывать лекарства?
Помолчав:
— Я от всего хину.