Вообще чрезвычайная осязательность и близость «божеского», — «вот у нас в углу стоит», — прекрасная и глубокомысленная в одном отношении, не была ли, однако, причиною страшного ослабления других отдаленных и громадных религиозных чувств, тоже важных, необходимых, «без которых нельзя жить и не хорошо жить».
Пусть подумают об этом мудрецы: Щербов, А. А. Альбова, Флоренский, Цветков, Андреев. Я не знаю, колеблюсь; спрашиваю, а не решаю.
(за корректурой «Сицилианцев в Петербурге», — о театре и «подобиях» у евреев. Вчера, в вагоне, смотрел, как татарин, наклонясь к свету, читал утром свой Коран, или — молитвенник, вообще большого формата тетрадь толстую. Он ее читал громко, ни на кого — в купе II класса — не обращая внимания. Вот этого за всю жизнь я не видал у русских; никакой Рачинский и Новоселов этого не делают, т.е. не имеют этого усердия, этого сейчас и перед лицом всех людей смелого, нестесненного усердия). (Все мы «крестимся под полою»)
Кабак — отвратителен. Если часто — невозможно жить. Но нельзя отвергнуть, что изредка он необходим.
Не водись-ка на свете вина.
Съел бы меня сатана.
Это надо помнить и религиозным людям, — и религиозно, бытийственно допустить минутку кабака в жизнь, нравы и психологию.
А потом — опять за работу.
-- Едем на тройке кататься.
-- Собираемся в компанию.
-- У нашей тети — крестины.
И все оживляются. Всем веселее. Ей-ей, на эту минуту все добродетельнее: не завидуют, не унывают, не соперничают по службе, не подкапываются друг против друга. «Маленький кабачок» — не только отдых тела, но и очищение души. И недаром saturnalia завелись даже в пуристическом Риме, где были все Катоны.
-- Ты нас Катоном не потчуй, а дай Петра Петровича (Петуха) с его ухой.
Вот «русская идея». Часть ее.
(на пакете с корректурами)
* * *
Мережковские никогда не видали меня иначе чем смеющимся; но уже его друг Философов мог бы ему сказать, что вовсе не всегда я смеюсь; Анна Павловна (Ф-ва) и вовсе не видала меня смеющимся. Но Мережковские ужасные чудаки. В них и в квартире их есть что-то детское. Около серьезного, около науки и около кой-чего гениального в идеях (особенно метки оценки М-ким критических, переламывающихся моментов истории) — в общем, они какие-то дети (кудесники-дети), — в непонимании России, в разобщении со всяким «русским духом» и вместе (суть детей) со своей страшной серьезностью, почти трагичностью в своих «практических замыслах» (особенно «политика»). Димитрий Сергеевич всегда спешит с утра уехать скорей на вокзал, чтобы «не опоздать к поезду» (всегда только за границу), который отправляется еще в 5 часов дня, и только Зинаида Николаевна его удерживала от «поспешного бегства на вокзал». Он с мукой и страхом оставался... ну, до 3 часов, но никак уже не долее. За два часа до отхода поезда он уже абсолютно должен сидеть на вокзале. Ну, хорошо. Вдруг такой-то «опытный человек» говорит, что надо все в России перевернуть приблизительно «по парижским желаниям». Или — реформа Церкви, «грядущее Царство Св. Духа». И хлопочут, и хлопочут, Зин. Ник. — «вслед», Фил-ов — «сбоку», Мережковский — всех впереди: когда «улучшения развода» нельзя вырвать у этих сомов. Сомы. А те говорят о «реформе».
И я посмеиваюсь, входя в комнату. Они думают: «Это у Розанова от сатанизма», а я просто думаю: «Сомы». Сом — один Сергий, сом — и другой Сергий. А уж в Соллертинском два сома. Тут — Тернавцев, а у него морская лодка (яхта): какая тут «реформа Церкви»? Но, любя их, никогда не решался им сказать: «Какая реформа, — живем помаленьку».
* * *
«Единственный глупый на Сахарну еврей (имя — забыла) раз, жалуясь мне на крестьян здешних, воскликнул:
— Какое время пришло? — Последнее время! До чего мужики дошли — справы нет, и я, наконец, поднял кулаки и крикнул им: «Что же вы, подлецы этакие! Скоро придет время, что вы (православные крестьяне) гугли (еврейское сладкое кушанье в субботу) будете кушать, а мы, евреи, станем работать?!!!»
Это он воскликнул наивно как подлинно дурак: но в этом восклицании — весь еврейский вопрос».
Т. е. мысль и надежда их — возложить ярмо всей тяжелой, черной работы на других, на молдаван, хохлов, русских; а себе взять только чистую, физически не обременительную работу и — распоряжаться и господствовать.