– Мама! – перебил Маркус, скривившись. – Можно, без анатомии?
– Можно, – в ее тоне смешались сарказм и горечь; таким тоном граф Себастьян обсуждал с женой и Ферди их увлечения литературой и музыкой. – Можно, сынок. Я думаю, не бинтовать ли нам себе груди, чтобы ничто в этом мире не оскорбляло твой чистый взор?..
Я, не сдержавшись, хихикнула. Маркус яростно посмотрел на мать. Пачка сводок с грохотом упала на стол. Он одним духом допил свой шерри. Лизель презрительно сузила глаза.
– Не пробовал пить что-нибудь мужское, милый?
– Нет, мама. Мужские напитки закончились еще при тебе!
Я ждала, что он уйдет, но Маркус лишь достал из бара графинчик с шерри, вызывающе налил себе еще рюмочку и так же сурово развернул свежую газету.
– Бунтарь! – восхищенно сказала Лизель и закатила глаза.
Я улыбнулась, но не особенно искренне. Обычно меня забавляли их потасовки, но сегодня случилось нечто особенное.
Сегодня, Филипп не сказал мне, потупив глазки: «Верена, это было – в последний раз!». Сегодня он пошел за мной в душ, отослал водителя и сам отвез меня в школу. К третьему уроку. И даже объяснительную записку сам сочинил.
Лучший отец из всех, что у меня были!
Я гадала, что это значило: он дал себе волю, зная, что Джессики не будет недели три? Он все решил и с «последним разом» покончено? Или, просто в самом деле ни с кем не спал, и его Природа требовала разрядки?
Размышления нервировали меня. Только Маркус мог успокоиться при помощи шерри. Мне требовался, по меньшей мере коньяк.
По холлу прогрохотал звонок.
Я едва не вскочила с места, готовая ринуться к дверям, словно Грета. Сорвавшись с места со скоростью 25 км/ч. Лизель взглядом пригвоздила меня к месту и велела взять телефон. Я подчинилась. Лизель знала толк в подобных делах. Я задышала, как учили на курсах йоги. Но очень бурно и тяжело.
– Диафрагма лопнет, – пошутила заботливая бабушка. – Или кофточка. А у дяди Маркуса лопнут глаза.
– Мама!..
– Что, сын?
Вытирая руки о полотенце, горничная пошла открывать.
– Смотрите-ка, кто здесь! – дождавшись, пока девушка уйдет, Маркус сложил газету. – Виконт с визитом! Какая честь! Что ты на этот раз не можешь найти, дружочек? Трусы, носки, свежий ужин?
– Не слушай его любимый, – ласково пропела Лизель, подпустив в голос ту очаровательную хрипотцу, что я старалась, но не могла поймать. – Он сам не найдет трусов, если уволить горничную…
Филипп, топтался на месте, как Цезарь.
– Я слышал, ты в городе и заехал спросить, как твои дела.
– Жду не дождусь, когда о нас с тобой начнут сплетничать, – сказала Лизель, наклонившись над картами. – Садись, спроси что-нибудь еще о моих делах… Хочешь снять рубашку?
– Хватит валять дурака! – вмешался Маркус. – Твоя внучка у него вместо домработницы, поскольку Джессика уже много месяцев вновь того, – он покрутил у виска. – И он приехал, чтобы забрать свою прислугу обратно!
Филипп перестал гарцевать и понурился.
– У меня важный контракт в работе, – забубнил он, словно наскоро пересказывал из катехизиса, избегая смотреть кому-то из них в глаза. – Вы же знаете, я не могу держать у себя прислугу. Джессика любит рассказывать историю своей жизни. И сейчас я пришел домой, у меня на холодильнике список телефонов и дел. А я понятия не имею, кто все эти люди и что обозначают эти дела…
– Филипп! – кисло поморщился Маркус. – Четыре года в католической семинарии! Неужто ты даже врать не научился, как следует?
Филипп не сдержался; улыбка раздвинула его губы словно сама собой, и он метнул исподлобья темный игривый взгляд.
– Лгать в семинарии! – спросил он высокопарным пасторским тоном, умело послав голос под гулкие каменные своды холла. – Даже думать грешно…
Все рассмеялись и разом расслабились, словно пали чары злой ведьмы и Спящая красавица пробудилась, разбудив и всех остальных.
– Филипп останется ужинать? – выглянула из кухни Мария.
Маркус сложил газету и встал.
– Филипп останется ужинать, – заверил он. – Поди, собери учебники, – приказал он мне, нарочито подчеркивая слово «учебники»; словно хотел еще раз подчеркнуть, что я еще учусь в школе. – Поедете после ужина.
Маркус не лицемерил, он правда верил, будто бы я дитя. Но он постоянно забывал, что все думают, мой отец – он и его намеки выглядели нелепо: Джессике было немногим больше семнадцати, когда я появилась на свет. И забывал, что Мария в курсе все наших дел, с тех пор как его отец почил в Эльбе.