Единственный способ, которым богатый человек мог лишить своих наследников и иждивенцев любого права на свое богатство, — это оставить все либо Богу, либо королю. Король, будучи реальным человеком, являлся более надежным наследником.
Примерно через час в зарослях сада под облепленной осами шелковицей зашептали голоса. Сложно было разглядеть двух человек — мужчину и женщину, — гудевших в душной тени, как пара ос. Но эти голоса были удивительно похожи на голоса Мевари и Элизет.
— Я ничего ему не давал. Этот трус умер от страха, — прошептал человек, похожий на Мевари, со всей раздражительностью Мевари.
— Неужели, любимый? — ласково откликнулась женщина с тем же ядовитым оттенком, который был заметен в ее голосе той ночью, когда они говорили о якобы одурманенном спящем.
— Нет, я этого не делал. Он только думал, что я сделал. И задохнулся от страха. Если только ты…
— Я? — произнесла она с невинным изумлением.
— Почему не ты? О милая кузина, у тебя странный образ жизни.
— Ты же знаешь, я тебя обожаю. Ты знаешь, что я боготворю тебя. Могу ли я пойти против твоей воли? Разве я не отвергаю все — и всех людей, и всякую веру, — чтобы ты мог осуществить свои желания?
— Ну… ладно. Но я получил эту проклятую юридическую чепуху — состояние Бьюселера достанется королю.
— И мы его все-таки не получим?
— Взгляни немного глубже. Если Пудинг составил такое завещание, отняв все у своей вдовы и родственников в пользу короля, значит, и сам кровавый Мальбан поймет, что Ройлант подозревает нас. Не успеет Ройлант умереть, как нас заклеймят его убийцами.
— Его вдову заклеймят раньше, чем тебя.
— Тонко подмечено. Если в наши планы привнести любой неопределенный элемент…
— Тогда не привноси ничего.
— Что?
Между ветвями, густо усеянными листьями, плодами и жалящими насекомыми, мелькнули две пары бледных глаз, уставившихся друг на друга, чувственных, враждебных, нетерпеливых.
— Если смерть Ройланта принесет нам неприятности, — пояснила она, — пусть он пока не умирает.
— Ты опоздала.
— Нисколько. Он либо в поместье, либо уехал — в зависимости от того, кто за ним пошлет. А пока похорони его тело и забудь.
— Чтобы еще одна новая могила нас выдала?
— Нет. В каменной гробнице моего отца Герриса есть лишнее незанятое местечко, не так ли? Сегодня ночью положи туда труп и снова закрой крышку. Хармул и Зимир все равно не посмеют заговорить. Судя по твоему рассказу, их тоже можно обвинить. И пока эта женщина, эта жеманная сучка у тебя в рабстве, ты можешь приказывать ей и заставлять молчать. Ведь так?
Смех.
— Да. Ты очень умна, сладкая моя.
Послышались другие звуки, потом ее колкий голос:
— Здесь? Мой любимый пастушок. Помнишь, как ты меня впервые изнасиловал?
— А ты помнишь, — спросил он, — как тебе это понравилось?
Ее смех был очень похож на потрескивание искр, пробежавших по кошачьей шерсти.
ОБДАВАЯ СКАЛЫ ПЕННЫМИ ВОЛНАМИ, синее сверкающее море искало пещеры, гроты и скрытые протоки, наполняло их, а затем снова отступало прочь. Солнечный свет вытекал из-за края земли и разливался по воде. Горизонт разрезал солнце, принося морской богине кровавую жертву.
В ту ночь во Флоре был слышен шум прибоя, один-два соловья, металлический звон движущихся рычагов, три-четыре неприятных скрежещущих звука, глухой стук, снова скрежет, звон рычагов и хруст камней.
ЗА ХОЛМАМИ, В КАССИРЕЕ, подобный эпизод был бы почти не замечен: среди ночи хлопали городские двери и ставни, всадники скакали впопыхах по делам губернатора, веселились или рыгали пьянчуги, скулили собаки и безумствовали петухи, постоянно сбитые с толку бесконечным зажиганием огней и случайными мелкими поджогами. Ройлант вслушивался в этот оркестр, как он делал это и во время других бессонных ночей в гостинице «Замок». Когда забрезжил рассвет и снова закричали петухи — не то в смятении, не то от обиды, — он сел и начал писать письмо утраченной им госпоже из Херузалы. Но слова не приходили. Между ним и успокаивающим, заурядным образом вставал другой, похожий на острый нож. Элизет.
Рассвет, согласно писаниям пророка Хоканнена, являлся временем чистоты и непорочности для созданий земли. Лев крался к источнику в пустыне и плескался там, не причиняя вреда оленю. Птица летела навстречу возвращавшемуся солнцу — обетованной Божьей любви и прощению. Восход солнца, подобно глубокой воде, принес омовение всех грехов. Можно было начать все заново.
В пустыне, где сей пророк, как и большинство пророков, долго жил, может, даже сопровождаемый бронзововолосой Зилуми, все это так и могло быть. Наступление дня требовало только размышлений, молитв и внутренних диспутов, время от времени дополняемых вылазками с целью ограбления пчелиных гнезд или пожирания беззащитной саранчи.