— Вы являете собой самую пленительную картину, — тихо сказал он. — Не хватает только языческого бога, который выйдет и напугает вас, чтобы сделать картину полной.
— Языческий бог, безусловно, есть, — задумчиво произнесла она.
— Ройлант уехал в Кассирею.
— Я знаю. Похоже, в конце концов мне все-таки придется надеть траур. Мевари и Валия. Притворство, ничего более. Я не скорблю. Дело в любом случае будет замято.
— Несомненно. Как я понимаю, Хармула рассчитали и отослали. С Зимиром и Дассеном, вероятно, поступят так же, если их найдут.
— И вот я наконец-то свободна, чтобы продолжать свою жизнь в одиночестве — в этой развалине. Видите ли, мне пришлось взглянуть правде в глаза. Я люблю Флор, но Флор мертв. Я цеплялась за труп, думая, что потеряю его. Теперь, похоже, я обречена оставаться с ним. Какая неблагодарность! Да, здесь есть красота. Здесь мое прошлое. Возможно, мне этого будет достаточно. Но на этой земле было слишком много сражений. Все приятное, что я здесь вижу, напоминает мне о чем-то другом — ужасном.
Сайрион ничего не ответил.
— Я думаю, — продолжила Элизет, — что вы, как человек деятельный, презираете меня. Моя величайшая вина с самого начала состояла в том, что я сознательно отводила свой взгляд от всего, что здесь происходило, стараясь быть неосознанной, насколько это возможно. Мне казалось, что это единственный способ выжить. Соглашаться на все. Жеманничать, хвалить, делать все, что мне прикажут, — даже помогать на преступных похоронах. Ах, моя слепая уверенность! Я верила, что если не замечу этого, то кошмар пройдет мимо. Так и было. Но у меня осталось… очень мало. Что ж, тогда я останусь здесь. С призраками.
— Вы верите в призраков?
— Я верю, что здесь есть призраки. О, только не те, о которых я рассказывала. То был шум оргий Мевари и Джанны-Валии. Кроме него я боялась какого-нибудь отвратительного колдовства и, конечно, пряталась от него. Когда вы рассказывали о снах, которые привели вас… Привели Ройланта во Флор… Я подумала, не наслала ли Джанна их на вас по указанию Мевари. Видите ли, я верю не в магию, а в силу фанатичного злого разума, а Джанну-Валию — я боялась с того момента, как она вошла в дом. Его шлюха, как и он, помыкала мной, следила за мной, старалась изгнать из меня любую уверенность, сыграть на каждой моей слабости. Ничего из этого ей не удалось. Она была подобна холодному дыханию у меня за спиной. — Элизет немного подождала. Затем она добавила: — Было еще одно холодное дыхание — мой отец. Я прочла ваше письмо, как вы и предполагали. В нем не упоминалось о Геррисе. Его отравили?
— Может быть.
— Клянусь, это был мой дядя.
— Я смотрю, вы не спрашиваете. Он — наиболее вероятный кандидат.
Она очень медленно отвернулась от него, отводя взгляд точно так же, как метафорически описала этот жест менее минуты назад.
— Помнится, когда я забрала ваше вино на нашем отвратительном свадебном пиру, вы встревожились. Вы решили, что я отравлюсь?
— Такая возможность существовала. Кто-то просыпал сахар в один из кубков. В тот момент я не был уверен, что это.
— Значит, к тому времени, после нашего драматичного разговора на рыночной площади Кассиреи, вы уже признали мою невиновность?
— Не совсем. В этой очаровательной загадке, Элизет, оставался один кусочек, который упорно не разгадывался. Этот пункт касается вас. Несмотря на вашу незамутненную чистоту, я не мог поклясться, что вы не колдунья.
— Можете ли вы поклясться в этом сейчас? Стоит ли мне беспокоиться?
— Надеюсь, у меня есть ответ к этой загадке.
— И я оправдана?
— Вы свободны. За исключением того, что это может как-то повлиять на вашу будущую жизнь.
Она ждала. В листве запела птичка. Вместо того чтобы раскрыть Элизет разгадку тайны, Сайрион начал рассказывать ей о птице, способе ее пения, ее расцветке, ее перелетах.
Элизет с удивлением слушала. Через некоторое время она обнаружила, что идет рядом с ним сквозь заросли фруктового сада. Он рассказал ей о свойствах разнообразных цветов, мимо которых они проходили, и, мельком взглянув сквозь спутанные стволы на старую ремусанскую стену, заговорил о ремусанах.
Его голос, такой мелодичный и безупречно артикулированный, почти загипнотизировал ее. Уроки давались легко. Каким-то необычайным образом она чувствовала, что теперь никогда не забудет, что эта маленькая птичка летала зимой к Киросу и Аскандрису, или что белый цветок считался лекарством от бессонницы, или что ремусанский офицер, обессиленный летней жарой, вырезал на камне старинной поварни в Теборасе слова: «Здесь жарят легионеров». Но затем она заметила: