— Полагаю, — прервал Сайрион тихим холодным голосом, который каким-то образом остановил мужчин, — вы забываете о бесполезности такого поступка. Я хотел бы напомнить вам, джентльмены и леди, что вы все совершили гнусное преступление против женщины на кровати. Никто из вас не имеет права поднимать оружие против другого. И, как я могу заключить, не было еще и обещанного вам беспокойным призраком Мариваль предзнаменования.
Радри повернулся к Сайриону с раздражением и гневом.
— Никакого предзнаменования — вот все, что у тебя есть. На самом деле все это, вероятно, сплетенный тобой клубок лжи, чтобы отвлечь наш гнев. Я никогда не признаю твоих обвинений. Также как святоша и Сабара. А если это сделал Джолан, что ж, он сумасшедший. Как ты посмел предложить нам такое нелепое блюдо из дерьма! Мы все четверо отравили Мариваль! Как ты к этому пришел?
— Совпадение ваших показаний и ваши мотивы, — беспечно ответил Сайрион. — И ваше признание, что более сорока судей (хотя я думаю, что их было гораздо больше) были наняты вами, чтобы докопаться до истины. Даже из сорока, по законам одной лишь случайности, хотя бы один должен был установить личность убийцы. Что привело меня к предположению, что всех вас рано или поздно обвинили. Так как ваше предзнаменование до сих пор не сработало, я пришел к выводу, что вы приложили руку к пирогу все вместе.
— Но поскольку предзнаменование все еще не сбылось, — внезапно проскрежетал Джолан, — ты тоже ошибаешься. Каждый из нас виновен в покушении, но кто виноват в смерти моей сестры?
— Несомненно, все вы, — заключил Сайрион. — И никто из вас.
Все закричали. Сабара пришла в себя и уставилась на него. Священник сделал полшага вперед.
— Боюсь, что эгоизм погубил вас, — сказал Сайрион. — Вы страдали в течение бесчисленных лет от затянувшейся неудовлетворенной злобы Мариваль. Она цеплялась за ваше чувство вины и доводила вас до крайностей, и все потому, что вы не видели в своем мире никого, способного на убийство, кроме себя. Но в тот день в доме был еще один убийца. Предполагаю, Налдин догадывался о всех четверых, и, возможно, он догадался в ту ночь, хотя, если он догадался, его последующие действия были смехотворно безрассудными. Я не выдвигаю никаких обвинительных заключений. Тем не менее, если бы он осмотрел Мариваль за день до ее смерти так, как она хотела, то… он мог бы что-то заподозрить. Нет, в тот раз она не покушалась на вашу добродетель, отче, у нее действительно болела голова и было учащенное сердцебиение. А на следующий день — вспыльчивость, жалобы на жару… Бедолаги, когда каждый из вас отравил ее, она уже умирала. У Мариваль была чума. За ужином ее поразила чума. Ее прикончила чума, предоставленная самой себе.
— Но я запечатал дом! — воскликнул Джолан с неуместным и нелепым негодованием.
— Но прежде чем закрыть его, вы сделали закупки. У больного пекаря, или мясника, или виноторговца, или даже продавца лампового масла.
— Боги! — закричал Джолан, словно страдая от сильного и ужасного удушья. — Боги! Боги!
А потом жрец пронзительно закричал и отпрыгнул от кровати к креслу Сабары.
Ибо прекрасная забальзамированная женщина рассыпалась, превращаясь в снег, в пепел, в тонкую белую пыльцу, которая таяла и исчезала. Через несколько секунд от этого светящегося тела не осталось ничего, кроме еле заметной вмятины на вышитом покрывале.
— Предзнаменование? — спросил Сайрион. — Или это результат неправильного бальзамирования?
РАССВЕТ ЦВЕТА ВОЛОС Сабары уже затеплился, когда Сайрион вышел на улицу. Неудивительно, что его прощание со странным семейством оказалось столь же коротким, сколь долгими были их предыдущие обсуждения. Что же касается обещанной награды, то ему вручили ключ. Он найдет сундук с северной стороны ремусанского храма… Другой мог бы подумать, что его обманывают, но Сайрион прекрасно знал, что это не так.
Призрак Мариваль наложил на них проклятие. Его действие было более очевидным, чем они предполагали, даже несмотря на их магическую маскировку. После ее бальзамирования у них возникло беспокойство, последовали подозрения, обвинения — и, неизбежно, возмездие. Мариваль стала преследовать их везде, ввергла их в крайнее отчаяние, и освободить их от бедственного положения мог только тот, кто раскрыл бы их обман.
Незадолго до того, как волшебная дверь вновь открылась, чтобы выпустить Сайриона, он созерцал скорчившегося на полу Налдина и Радри с Джоланом, прислонившихся друг к другу, словно в поисках поддержки. У них не было времени на возобновление дружеских отношений до восхода солнца. Но они — даже священник, — казалось, были рады, что все кончено, и испытывали облегчение, как и следовало ожидать. Голос Джолана из-под высокого воротника звучал так хрипло, потому что, вероятно, его задушили, и, без сомнения, Радри. Радри почесывал грудь: ножевой удар на память от руки умирающего Джолана? Голос Сабары был здоровым и красивым, так что, скорее всего, она порезала вены на запястьях, а следы скрыла под золотыми браслетами. Наверно, она сделала это в ванне с горячей водой — традиционное женское самоубийство ремусанок. Ибо все они были ремусанцами. Несмотря на их измененные имена, на их магические иллюзии — которые преображали их древнюю одежду, их мебель, где это было необходимо, в современные, — несмотря на их магическую способность говорить на одном из современных языков, они все еще были вынуждены раз в год появляться на земле в ночь смерти Мариваль, еще более мертвой, чем они, но все еще не свободной.