Дома Солодов записал пришедший ему в голову вопрос: «Является ли читатель реальным для героя книги?» Для него это было некоей отправной точкой, подводкой, которую можно будет применить, посвящая стороннего человека в свои умственные изыскания. А посвятить других ему очень хотелось, и желание это было в его же собственных глазах нелогично. Здравый человеческий эгоизм твердил, что сначала нужно добиться каких-то результатов, совершить подтверждённое открытие, дабы лавры первооткрывателя не достались кому-то, кто лишь эксплуатирует идеи Александра Александровича. Но желания, можно сказать, душа Солодова была глуха к этим требованиям. Почему-то он был уверен, что именно работа в этом направлении является важнейшей задачей не конкретных лиц, но всего человечества. Пролистывая интернет-страницы научных журналов, он искал нечто похожее в чужих статьях, надеялся найти единомышленников, но всё было тщетно. «Либо я недостаточно внимателен, либо просто первый», — комментировал он свои действия полушёпотом, а потом прибавил или признался себе: «Но может быть и так, что просто ошибаюсь». Ужин показался ему постным, заставив себя отойти от письменного стола, Александр Александрович лёг в кровать, где долго ворочался, то и дело приподнимаясь на локтях, борясь с желанием встать для записи новых мыслей.
Горшков смотрел на коллегу и товарища, чуть приподняв брови.
— Выглядишь помято, — сказал он, улыбнувшись, — бурная ночка?
— Долго не мог уснуть, всё вертелся как волчок в простынях.
— Всё великие думы свои думаешь?
— Угу.
Мужчины прошли турникеты, коротко поздоровавшись с охранником. Здесь их дороги расходились, но тёзка проводил Солодова до аудитории, где в отсутствие преподавателя стоял равномерный гул переговаривающихся. Последняя консультация в текущем семестре, после останется лишь один экзамен. «А дальше смогу заняться делом», — размышлял Александр Александрович. Быстро рассказав о том, как всё будет проходить, он почти машинально ответил на вопросы, семестр за семестром повторяющиеся среди всех групп студентов. «Не желая томить вас излишним ожиданием сути…», — сочинял Солодов на ходу и вслух. От переспросившей девушки, занимавшей парту перед ним, отмахнулся, сказав, что присутствующие могут быть свободны, если вопросов не осталось. Их у дюжины явившихся на необязательную встречу действительно не было. Оставшись наедине с самим собой, долго бесцельно сидел, смотря в пространство перед собой. В его голове мысли неслись неиссякаемым потоком, в котором однако, не удавалось найти, за что ухватиться, и в сущности голова немолодого преподавателя была пуста. Протерев лоб от невидимой испарины, он пришёл в себя, но недостаточно для того, чтобы встать и продолжить день, а потому продолжил сидеть перед потерявшими смысл ведомостями, учебными материалами. Тревога занималась в его груди робкими искрами, противная, липкая и неясная.
Кофе не имел вкуса. Солодов заметил это с неудовольствием, только поздно, через полкружки. Горшков был занят и не явился на встречу. В одиночестве Александр Александрович думал о своём: «Что, если иной разум, который мы до этого безуспешно искали во вселенной, находится у нас под боком? Только не в каком-то параллельном мире, а просто в недетектируемом. Организм, живое существо, разум, — всё это в нашем понимании является системой. Или же, так нельзя сказать? Может и нельзя, нужно уточнить. А существует ли мысль объективно, физически, или в какой момент она переходит из несуществования к существованию». Множество вопросов занимало его ум, начавший от них утомляться. Он пытался отвлечься, представляя себе скорый отпуск, но и туда просочились мысли о злосчастной идее.
Через неделю, накануне крайнего рабочего дня в семестре, Солодов смог нащупать точку входа в своих хаотичных предположениях и фантазиях. Неисследованная часть реальности представлялась ему чем-то метафоричным для обывателя, пространством, в котором не открытые ещё взаимодействия создают неизведанную структуру.
— Ну вот представь, — объяснял Солодов в телефонную трубку, — представь нашу вселенную как, скажем, наполненный водой сосуд сложной формы. Сама по себе физическая реальность, все частицы и античастицы — это вода, а то, о чём я тебе говорю — это и есть сам сосуд. То есть, я хочу сказать, что те силы, о которых я тебе толкую, как бы создают форму, в которую тут же вливается сама реальность. Не или некий портной, если угодно, создаёт своими манипуляциями, — он не очень хорошо понимал, чем занимаются портные, — искажения на ткани пространства-времени, что-то в этом роде.