Утром Филин ожидал ответа от начальства; в очередной раз сменившая панику безмятежность действовала ему на нервы. Весь этот проект представлялся Ивану теперь огромными эмоциональными качелями. Он заперся, прождал даже больше, чем обычно, укрылся от слежки и стал доставать Лао запросами на поиск разного рода информации. Иван надеялся выудить что-то новое, пусть оно даже было бы и несильно полезно, приговаривая: »Вот уж не знаю, что сильнее действует на приближённых к руководству Басу: вертекс с его влиянием на реальность или сводящий с ума информационный вакуум, сопровождающий, кажется, каждое решение этой странноватой группы лиц«. „Я кое-что нашёл, желаете взглянуть?“ — задал показавшийся Ивану глупым вопрос его ИИ. Раскопал Лао то, о чём Филин итак догадывался: их группа была не единственная, на другом объекте есть ещё один умник и примечателен он тем, что время от времени отправляет отчёты, в которых фигурирует вещество, по описанию один-в-один их старый, но не очень добрый вертекс. По тому, что удалось перехватить, однозначных выводов сделать было нельзя, однако, Иван выяснил, кто этот „умник“ и где находится. „Косыгин Илья Васильевич“, — прочитал Филин с экрана и задумался: „Интересно, сколько мой дружок-наёмник запросит за то, чтобы втихую разузнать, чем же там этом Василич занимается“. Уповая на то, что его заключение о провалившемся эксперименте понравится боссам больше, чем другие, сколько бы там аналитических групп они ни посадили разбираться, Иван поехал домой. В дороге он обдумывал слова Анны: „Может быть, я и правда слишком сильно трясусь о безопасности, ведь не первый год уже работаю на Басу, и меня всё ещё не убрали за ненадобностью, чего я, собственно, ожидал почти каждый раз, отправляя очередную простыню текста со сведениями о проделанной работе“. И вот так в „Басу“ было всегда, сидишь и думаешь: „Ну вот в этот раз точно конец“, — а конец никак не наступает. Филин подумал, что ему было бы проще, реши они от него избавиться, переживи он покушение, или хотя бы откопай его ИИ какие-нибудь намёки на это. Была ли это тактика запугивания, осознанно применяемая „Басу“, либо же то было просто совпадением, Иван не знал.
Спалось Филину на удивление хорошо, ему вспомнилось состояние, в котором он пребывал до того, как «Рифт» сначала разнёс «Орёл-Н», а потом утянул с собой все доказательства реальности произошедшего. «Интересно, куда это он всё утянул? Аннигилировал, стёр саму причину, обратил время вспять? Точно не первый вариант, иначе последствия-таки остались бы, не второй, потому что я всё ещё здесь, у меня даже есть документальное подтверждение тому, что эксперимент точно был. Что же насчёт третьего… Нет, вряд ли, время — штука пусть и растяжимая, но, всё же, едва ли может пойти вспять в таких локальных масштабах. Хотя, вертекс, может, и не на такое способен», — рассуждал он за кружкой кофе. Иван не хотел обращать внимание на самое очевидное объяснение, пусть и было оно самым вероятным: вертекс всё же пробил в реальности дыру, создал разлом, «Рифт», в который и утянуло кусок объективной действительности вместе с последними событиями в ней. Можно было также предположить, что установка просто не выдержала нагрузок, не смогла поддерживать этот своеобразный портал куда-то, из-за чего произошло нечто, не поддающееся объяснению на данном этапе. Размышления эти по мнению Филина были навеяны гипотезой одного профессора, ни имени, ни фамилии которого он не помнил. Профессора этого с уважением вспоминал преподаватель философии, у которого учился Иван. Преподаватель рассказывал, что был у него в студенческие годы хороший наставник, физик или математик, что-то из этой оперы, и придумал он, мол, теорию, но сам не понял, что она больше философская, нежели техническая. Последнее, про философичность гипотезы, обозванной теорией, на взгляд Филина было лишь плодом воображения его преподавателя. Конечно, последний в попытках оправдать импонировавшего ему человека притянул всё к своей области знания, поэтому оригинальное изложение до студентов не дошло. Но, Иван всё же запомнил из этой тирады интересную мысль: «Автор гипотезы делал предположение о существовании некоего мира, в котором идеи и мысли являются осязаемыми, или нет, он скорее хотел сказать, что это не другой мир, а в нашем всё обстоит таким вот образом». Это виделось Филину довольно романтическим, как если бы выражения вроде «пришло свыше» могли быть не заезженной отговоркой, а научной истиной. Но это ещё что, профессор, как помнил Иван, под конец перешёл уже совсем уж на уровень смелой такой фантастики. Он допустил, что может во всём этом пространстве идей существовать даже жизнь, в том числе и разумная. Филин тогда прокомментировал это так: «Какой-то научно-фантастический платоновский Эйдос», но, тем не менее, задумался над вопросом: если бы выдуманные нами герои были по-настоящему живыми и имели разум, то кем бы мы для них были? Богами, пришельцами, никем? «Ага, Вань, так и напиши: мы пробили дыру в мир наших воображаемых друзей, а те, воспользовавшись шоком от внезапного первого контакта, случившегося не там, где его могли бы ждать, нагло скоммуниздили нашу драгоценную установку, весь персонал полигона, а на сдачу и взрыв. Зачем им наш взрыв? Право слово, очевидно же, что пускать фейерверки в честь добытых трофеев!», — говорил он вслух, чтобы отогнать текучие мысли ни о чём и освободить место для более оригинальных идей. Вспомнив, что в России беспилотное такси всё же какого-никакого пилота содержит, пусть и не для нужд управления, Иван прочистил горло, немного пристыженный тем, что водитель мог наблюдать его поток самоиздёвок, и замолчал, глядя в окно.