Подумав об этом, я отчего-то разозлилась. Мне предлагают поменять одни чужие шмотки на другие? Из гостиной прибежала обеспокоенная Карамелька, она всегда чутко улавливала смену моего настроения. И Тоби осторожно заглянул в спальню.
Это отрезвило.
«Ох, Яра, прекращай вести себя, как обиженный ребенок», — сказала я себе.
В теплом пушистом халате я чувствовала себя уютно. И беззащитно одновременно. Значит, придется переодеться. Бирки я безжалостно оторвала. Вещи сели идеально. Обуви не нашлось, но в ней необходимости не было. Пол здесь покрывали мягкие ковры с густым ворсом.
Как только я оделась, Тоби подбежал и, схватив зубами штанину, потащил меня в гостиную. Карамелька не возражала. Там, на столе, я нашла тарелки с едой, чайник с горячим чаем, графин с яблочным соком и корзинку с горячей выпечкой. А еще записку от Разумовского.
«Поешь. Меня не будет около получаса».
Видимо, мне его еще и благодарить придется. За горячий душ, за вкусную еду. И, главное, за возможность спокойно поесть. В его присутствии мне кусок в горло не полез бы.
Отчего-то я вспомнила Леню. Вернее, то время, когда я была уверена, что Леня… это Леня. Обычный парень, ровесник, по дурацкой случайности ставший моим двойником. То есть, наоборот, я — его. Мы вместе ели, пили пиво, шутили и смеялись…
Вот зачем он превратился в князя Разумовского⁈
Я знала ответ. Сергей Львович объяснил свои действия, как мог. Но отчего теперь я вдруг испытала сожаление? И о чем? О том, что потеряла друга?
Мои эмоции не наведенные. Внушение я почувствовала бы. Теперь я знала, как оно ощущается. Маг видит энергетическую силу, понимает, где она есть, а где — нет. У эсперов все, как и у магов, только на ином уровне. Так уж получилось, что истина открылась мне там, во дворе дома Вахи Бекмурзаева.
Когда я убивала внушением.
Булочка со сладкой начинкой вдруг показалась мне горькой, как полынь. В голове загудело, к горлу подкатила тошнота. Химеры протяжно завыли, в два голоса. Почти сразу на виски легли чьи-то теплые ладони. И стало легче.
Теперь я чувствовала воздействие. Разумовский ничего мне не внушал, но забирал тревогу, боль и отчаяние. И щедро делился спокойствием.
Я не возражала, малодушно принимая его помощь. Правда, не понимала, зачем он это делает. Разве он вызвал меня сюда для того, чтобы жалеть?
— Ты на редкость не любопытна для юной барышни, — произнес Разумовский, убирая ладони.
Он извлек из подпространства тарелку со сливами: крупными, матовыми, ярко-золотыми. Казалось, что они наполнены медом.
— Хотел принести тебе яблок, но вспомнил о садах… — Он хмыкнул. — Поэтому сливы. Ешь, они сладкие.
— Спасибо, — произнесла я. — И за сливы — тоже.
Я взяла одну, повертела ее в пальцах, но надкусывать не спешила.
— Почему же не любопытна, Сергей Львович? Я спросила о том, зачем дракону принцесса. Вы ушли от ответа.
— Каюсь. — Разумовский засмеялся, усаживаясь за стол напротив меня. — Грешен. Мне нравится, когда ты сама находишь верный ответ.
— Хорошо, я попробую. Дракон — существо сильное, могущественное. У него все есть, включая власть. А принцесса — всего лишь красивая безделушка. Ею можно пополнить свою коллекцию. Или позабавиться от скуки. Сергей Львович, вам скучно?
Улыбка сползла с лица Разумовского, глаза потемнели. Но если он и испытывал гнев, я этого не чувствовала. Обида же во взгляде промелькнула. Или мне показалось?
— Разумеется, скучно, — произнес он ровным голосом. — Отпуск закончился, надолго покидать императора нельзя. У меня очень скучная работа. Целыми днями ничего не происходит. Слушаю фон, охраняю покой его величества. Скука смертная.
— Простите, — сказала я тихо.
— Ничего, все в порядке. — Разумовский повел шеей. — Принцессе положено видеть в драконе монстра.
— Сергей Львович, можно без аллегорий? — взмолилась я. — Возможно, вы и дракон, но я — не принцесса. Что вы собирались сделать? Отчитать? Наказать? Выставить условия? Я внимательно вас слушаю.
«Я в вашей власти…» — добавила я мысленно.
— Дурочка ты еще, хоть и талантливая, — как-то грустно произнес Разумовский.
Обидно, однако. Хотя он прав. Умной я себя не ощущала, особенно рядом с ним.
— И сильная, — добавил он. — Первый откат — всегда тяжело. Я вот полчаса блевал.
Его пальцы отбарабанили дробь по столешнице.
— А ты молодец. Держишься. Понравилось властвовать над людьми?
— Да ни за что! — выдохнула я, ощутив новый приступ тошноты.
— Отчего же? Разве не заманчиво? — Голос Разумовского стал теплым, обволакивающим. Он укутывал меня, как уютное одеяло. — Ты можешь подчинить себе любого. Можешь карать и миловать. Любой каприз…