В каморке лакей уселся на сундук — тулуп распахнулся, и во всей красе показались лифляндские цвета его ливреи. Карла залез на сундук с ногами и в самое ухо лакею принялся докладывать — и говорил он долго, подробно и обстоятельно. Лакей кивал и запоминал, выпучив глаза — от усердия.
— Спасибо за службу, Теодот, — после доклада поблагодарил по-немецки лакей своего осведомителя.
Федот привычно огрызнулся:
— Федот я, курва ты немецкая!..
— Да как угодно… — Лакей вытянул из-за пазухи кошелёк. — Это тебе от Плаксиных, пересчитай. И выведи меня поскорее из этого дома.
Хозяин дома тем временем наряжался для явления ко двору. Дворецкий Базиль ловко и с какой-то напористой нежностью разоблачал господина от обычной одежды и переодевал в придворную. Проворные пальцы разглаживали шёлк, взбивали драгоценные кружева, и в каждом отточенном жесте помимо сноровки читалась почти страсть.
Князь Волынский добродушно следил за порхающим вокруг него дворецким и невольно любовался грацией, с которой двигается этот маленький изящный человек.
— Будут ли гости сегодня, хозяин? — вкрадчиво спросил Базиль и улыбнулся углом рта, и раскосые глаза его отчего-то заиграли.
— Будут, если не струсят, — усмехнулся Волынский, — но насчет ужина ты распорядись. Меня они больше боятся, чем тайной канцелярии. Значит, приедут. Знаешь, кого ты мне напоминаешь, когда вот так трясёшь париком?
— Кого, хозяин?
Базиль ловко перебросил в руке тщательно вычесанный, барашком завитой парик и вернул на деревянного болвана. Этот дворецкий ни секунды не стоял на месте, всё переливался и мерцал, как ртуть.
— Лёвенвольда, или Лёвольда, как он себя зовет. Тоже дворецкий, только повыше тебя — в доме её величества. Такая же вертлявая бестия, и глаза подводит, словно они у него косые.
— Вольно ему. Я стыжусь раскосых глаз, а он нарочно рисует, — комично надулся Базиль. — У нас в клубе о господине этом анекдот ходит, да только мне нельзя разглашать — я клятву давал…
— Говори, раз уж начал, — Волынский оглядел себя в зеркалах и остался доволен — ничего лишнего, скромная, как говорится, роскошь. — Мне ты больше клятв давал, нежели этим шалопаям.
— Тут показывать нужно, хозяин… — Дворецкий усадил князя в кресло, накинул на него пудромантель и придвинул парик на болване. — Что ж, рискну своей честью ради вашей светлости. Не в первый раз… — Базиль надел на господина парик и трепетными пальцами погладил, поправил, прижал на висках — князь прикрыл глаза. — Когда дюка Курляндского, патрона вашего любимого, избрали герцогом — все вельможи принялись его поздравлять. Он сидел, вот как вы сейчас, и все ему целовали ручку.
— Помню, было дело, — усмехнулся Волынский.
— А господин Лёвенвольд поцеловал его руку — вот так…
Базиль выудил из-под пудромантеля холёную хозяйскую руку и прижался к ней губами. Князь вздрогнул — дворецкий провёл языком по его коже и легонько прикусил.
— И кто такое рассказывает? — расхохотался Волынский.
— Кейтель, дворецкий сиятельной милости. — Базиль как ни в чем не бывало оторвался от княжеской руки и сдёрнул с хозяина пудромантель. — Ваша светлость готовы к выходу, можете блистать и пленять.
— Врёт твой Кейтель, пёс немецкий, — задумчиво проговорил Волынский с тихим гневом в голосе. — И ты напрасно поверил. Как мог он видеть? О подобной шутке обычно ведают только двое. И потом, нужно знать хоть немного моего любимого патрона, как ты его называешь. Я сам однажды просто взял его за руку, как друг — так он выдернул руку и весь затрепетал. — Тут князь зло хохотнул, заведя глаза. — Я думаю, Лёвенвольда он бы и вовсе за такое ударил…
Дворецкий посмотрел на господина лукаво, тонко улыбаясь, и азиатское лицо его с высокими скулами сделалось таинственным и прекрасным, как у Будды.
— Что ты улыбаешься? — спросил Волынский, закипая.
— Ты не ударил меня, хозяин, когда я показывал, — прошептал Базиль, поклонился нарочито раболепно и отошёл. — Вы готовы, можете пожаловать ко двору, — повторил он певуче и нежно.
— Да слышал, не глухой, — уже беззлобно огрызнулся князь и поднялся с кресла. — Если гости явятся прежде меня, прими их, знаешь, что делать.
Эрнст Иоганн фон Бирон, герцог Курляндский и Земгальский, вихрем влетел в гардеробную — этот господин был замечательно порывист и стремителен. Не дожидаясь камердинера, герцог снял и побросал на пол своё охотничье, завернулся в парчовый серебристый халат и наощупь нашарил на полу домашние туфли. Незанадобившийся камердинер выкатил было манекен с придворным облачением, драгоценным, рыбье-мерцающим, но герцог лишь отмахнулся: