Двое так увлечены были друг другом, и не могли видеть, как в углу гостиной вибрируют от мелкой дрожи напольные часы. Может, и слава богу, зрелище было почти инфернальное.
— Петька, лимонаду! — томным голосом из кресла приказала Лисавет.
Герцог убрался восвояси — потрясённый и озадаченный открывшимися перспективами. Он и не догадывался, что можно жениться на принцессе самому, а не пихать везде своего малолетнего Петера.
Подали лимонад — в бокале со льдом, и Лисавет сделала несколько жадных, истерических глотков. Дверь из смежной комнаты отворилась, и вошёл ещё один замечательный красавец — в ночном колпаке, в шёлковом шлафроке, с отпечатком подушки на округлой физиономии. Красавец был высок и толст, ещё выше и толще герцога, и говорил густым оперным басом — да и был он по профессии своей оперный бас, придворный певчий. Певчего этого вывез из Малороссии нарочно для Лисавет коварный Лёвенвольд — чтобы отвлечь внимание легкомысленной цесаревны от герцога, который как раз начал засиживаться в её доме и мямлить. Преподнёс подарок от щедрот Дворцовой конторы. Не очень-то помогло, но красавец у Лисавет остался, так сказать, про запас — который карман не трёт.
— Как спал, Лёшечка? — ласково спросила Лисавет. С Лёшечкой они в самом разгаре страсти с дури тайно обвенчались, и Лисавет размышляла — куда теперь Лёшечку девать, когда герцог, наконец, решится и явится со сватами? Да, наверное, туда же, куда и герцог собрался девать свою Бинну…
— Ты, матушка, замуж, что ли, собралась — за этого, нерусского? — мрачно предположил Лёшечка.
Значит, подслушивал под дверью — вон и ухо красное. Или это тоже от подушки?
— Подслушивать дурно, Лёшечка, — наставительно сказала Лисавет толстому красавцу. — И нерусский этот пока никуда меня не зовёт. Как позовёт — пойду.
— Порешу тогда обоих, — еще мрачнее прогудел несчастный Лёшечка. — Грамота у меня есть, матушка, о нашем с тобою браке… Куда её?
— Точно хочешь услышать — куда? — рассмеялась Лисавет. — Наш брак с тобою — до того самого дня, пока годный жених не покажется. Морок, иллюзия. И ты, Лёшечка — сон мой сладкий, пока настоящий принц меня не разбудит.
Лёшечка шумно выдохнул и уселся в кресло. Горничная стремительно поднесла ему бокальчик с водкой и огурчик с салом. Бедняга выпил, закусил и разом просиял.
— Трус он, этот твой нерусский, — сказал он весело. — Да и трое деток у него. Куда он их, байстрюками сделает? Так что спи, матушка, сладко, не трепыхайся.
Лисавет злобно скосила на него глаза, мол, уел.
Герцог, конечно, не трус, но невозможная тихоходная мямля. Решится он или же нет? Лисавет припомнила недавний поцелуй — как отвечал он ей, словно утоляя давнюю жажду. Так целуют только любимых. Именно герцог единственный при дворе защищал Лисавет и не позволял заточить её в монастырь, в одиночку противостоя всей прочей немецкой своре. И приезжал к ней — вопреки всему, шпионам повсюду, ревности двух своих жён… Бог знает, как доставалось ему потом дома за эти визиты.
— Дурак ты, Лёшечка, — сказала Лисавет самодовольному своему собеседнику, вовсю хрустевшему огурцом. — Если мужчина захочет — он всё сможет решить. А уж как решить — я сама ему подскажу.
В антикаморе, комнатке перед царицыными покоями, две гофмейстрины, Лопухина и Юсупова, играли в шахматы, лениво переставляя фигуры. До ночи было ещё далеко, но дамы зевали и выглядели как рыбы, вытащенные из воды.
Ту ночь не спали — у хозяйки был приступ, пускали кровь, и даже фрейлин гоняли с тазами, как прислугу. Выплеснуть кровь, подать корпию, принести бинты. И день выдался дрянь — крик, придирки, мальчишка Карл Эрнест убил из рогатки кошку. Хозяйка весь день провела в постели, обложенная подушками, с невыносимой Бинной Бирон в ногах. Карл Эрнест, слава богу, побегал с рогаткой и убрался, а мамаша Бирон осталась, и повелевала не хуже, чем настоящая царица. Остзейская швабра… Вот отчего муж в этой семье любезный красавец, а жена — безобразная мегера?
— Рада, конь так не ходит!
Рада Юсупова поставила коня не на ту клетку — задумалась о супругах Бирон: почему приятный господин взял в жёны столь уродливую гадюку?
— У вас будет цугванг, Рада… — Герцог вошёл неслышно и из-за спинки кресла наблюдал за партией. — Если вы поставите коня на е-шесть.
— А если так?
Девушка передвинула на доске фигурку и полуобернулась к герцогу, кокетливо отводя от лица локон. Нати Лопухина смотрела — на них, на неё — отчего-то с печалью и жалостью.
— И так цугванг, но несколько позже, — со вздохом ответил герцог. — Верьте мне, Рада, о цугвангах я знаю вот совсем всё. Как матушка?