— И я не мальчик, я — девочка, — прибавила Оса уже по-французски. — Девицам легче путешествовать в мужском платье.
Художник французской речи явно обрадовался, и отвечал Осе — на том же языке:
— Девицам что угодно легче делать — в мужском платье. Ваша покорная слуга — тоже девица в мужском, Аделина Ксавье. А вас как зовут, смелая путешественница?
— Анастазия Анна Катарина Ван Геделе, но вы можете звать меня Оса, — представилась Оса, и тут же спросила сама: — Что за чудной заказчик у вас, мадемуазель Ксавье? При такой композиции он, получается, будет сидеть в клетке?
— Вы знаете про композицию? — отчего-то развеселилась девица Ксавье. — И да, у его сиятельства такой юмор — он именно пожелал сидеть в клетке и созерцать из-за решётки недоступный райский сад. Вы не подадите мне вон ту тряпочку и баночку с чёрной краской?
— С сажей! — сурово поправила Оса. — Я знаю названия красок. — Она подобрала на полу и тряпочку, и баночку и подала художнице. — Для богатого чёрного цвета следует смешать красный, зелёный и синий, а не пользоваться сажей. Иначе выйдет плоско.
— Это фреска, чёрный контур и должен быть плоским, — рассмеялась мадемуазель Ксавье. — Вам знакома живопись?
— Мне девять лет, мне ещё даже альбома не покупали, — мрачно проговорила Оса. — Я писала акварелью, в маменькином. И пастор Захариус меня немножко учил. А потом маменька с сестрицей померли, и папенька собрался на новое место в Петербург. И опять сделалось не до альбома.
— Ах, как жаль! — воскликнула девица, то ли про маменьку с сестрой, то ли всё же про несбывшийся альбом.
Тут в приоткрытую дверь просунулся папенька и громким шёпотом сказал:
— Я оставлю у вас малышку, на час или два, Ижендрих Теодорович пообещал приглядеть…
Девица Ксавье не успела ни отказаться, ни согласиться — дверь закрылась, и папенька за нею, судя по всему, был таков. Оса, впрочем, ничуть не огорчилась — ей хотелось побыть подольше и посмотреть на хозяина комнаты, русского обер-гофмаршала, их доброго гения — как прежде звала этого господина покойная маменька. Каков он? Так ли красив, как на портрете у маменьки в альбоме? И почему пожелал очутиться в клетке?
Оса в задумчивости нарисовала на рогоже цветок, одной зелёной краской и единственной тонкой кистью, но получилось всё равно ничего себе. Художница спустилась со своей лесенки — спрыгнула, как кузнечик с травинки — и подошла поглядеть:
— Ты — чудо-дитя?
«Сами вы!..» — чуть не сказала Оса.
А ещё художница, образованная дама…
— Я не чудо-дитя, я не умею читать мысли и умножать в уме трехзначные числа, — ответила Оса наставительно и с укором. — У нас в Варшаве подвизалось одно чудо-дитя, из дворни пана Потоцкого. Мальчик одиннадцати лет, умножал трехзначные числа, читал по губам и помнил Библию наизусть. Он потом скончался от умственной горячки. А я всего лишь нарисовала ромашку берлинской зеленью. Меня нельзя показывать в салонах.
— И слава богу! — рассмеялась художница. — Но вы так верно чувствуете линию, мадемуазель Оса, и у вас так здорово поставлена рука! Вы, несомненно, талантливы.
— Но всё же не умножаю в уме друг на друга трёхзначные числа…
Кто-то приоткрыл дверь и зашёл, но Осе важно было продолжить свою мысль. Чудо-дитя — это даже звучало унизительно.
Вошли двое, маленький мальчик и с ним рослый тип в сиреневом, с коробкой под мышкой, судя по парику и по туфлям — дядька. Мальчик был младше Осы и куда меньше ростом, зато нарядный — как будто игрушечный. Он разглядел Осу, в её мальчишеском, и явно сморщился от отвращения.
— Мой брат легко умножает в уме трёхзначные числа на трёхзначные, — сказал мальчишка с сердитой гордостью.
— И его показывают в салонах? — уточнила Оса.
— Его из салонов за уши не вытащишь! — хохотнул мальчишка.
Он был красивый, как фарфоровый пастушок, в подвитых локонах, и, несмотря на возраст, изрядно напудрен.
Мадемуазель Ксавье представила детей друг другу:
— Шарло, перед вами Анастазия Анна Катарина Ван Геделе, путешественница, девица в мужском платье. Оса, перед вами юнгер-дюк, его светлость герцог Карл Эрнест Бирон. Его светлость оказали мне милостивое покровительство и неоценимую помощь в поиске натуры…
— Наши птички, — горделиво пояснил юнгер-дюк и широким жестом обвёл птичьи клетки, — из папиных оранжерей.
Он, видать, сперва приревновал художницу к новому, большому мальчику, но потом, убедившись, что соперник всего лишь девчонка, оттаял. Оса не понимала, конечно, цену придворных нарядов, но этот принц был как пушистая чайная роза, столько слоёв лепесточков, и бантиков, и кружев, и пахло от него розочкой, и губы блестели от помады… Ну, кукла и кукла — руки так и тянутся потискать.