Призрак сексуального влечения. 1934
Фонд Галы и Сальвадора Дали, Фигерас
Поразительно изощренное воображение, невероятная раскрепощенность мышления, не скованного никакими догмами и традициями, алогизм и парадоксальность ассоциаций, позволяющие сравнивать красоту мальчика с красотой «случайно встретившихся на анатомическом столе швейной машинки и зонтика», - все это буквально взорвало прежнюю старомодную эстетику и, подобно атомной реакции, высвободило колоссальные возможности, скрытые в человеческом воображении. «Для нас, - писал Бретон, - с самого начала не существовало гения, который мог бы сравниться с Лотреамоном»[2 Ян Гибсон. Безумная жизнь Сальвадора Дали. С. 115.].
Молодой Дали, как и его приятели «ультраисты», обожал Лотреамона. «Тень Мальдорора с тех пор парит над моей жизнью», - писал он позднее, а в 1934 году он в числе других сюрреалистов проиллюстрирует его знаменитую книжку.
Ну и конечно же, Дали, всегда так жадно следивший за всеми парижскими новинками и последними тенденциями в европейском искусстве, был очень хорошо осведомлен и о любимце сюрреалистов итальянце Де Кирико с его «метафизической» живописью, и о своем земляке Хуане Миро, и, вообще, о всем том, что делалось в Париже сюрреалистами и дадаистами - Максом Эрнстом, Хансом Арпом, Франсисом Пикабия и Ивом Танги. Последний с его «метальными полями», бесформенными летающими фигурами и пустынными горизонтами оказал на Дали особенное влияние, что, собственно, сам художник никогда и не отрицал.
Таким образом, первые сюрреалистические работы Дали явились, с одной стороны, своеобразным итогом осмысления и анализа той новой культуры, которая только недавно возникла в Париже, а с другой - в них очевидна попытка и найти свое место в этой культуре, и выработать свой собственный самобытный язык опять-таки в рамках этой культуры. И нужно признать, что первая же попытка ему удалась. Несмотря на явные заимствования и цитаты из своих предшественников-сюрреалистов, несмотря на явную эклектичность и случайность некоторых элементов, и в Механизме и руке, и в Меде слаще крови виден новый - острый и яркий - художник и узнается почерк будущего Дали.
При этом поразительна бешеная, взрывная энергия молодого Дали и его фантастическая работоспособность.
Призрак Вермера Делфтского, который можно использовать как стол (Феноменологическая теория мебели как продукта питания). 1934
Музей истории искусства, Вена
Лицо Мей Уэст, которое можно использовать как квартиру. Ок. 1934-1935
Институт искусств, Чикаго
Кажется, он успевает везде и делает одновременно тысячи дел: помимо живописи, он пишет статьи и печатается в модных, ультралевых журналах, ездит с лекциями по городам и везде с маниакальной агрессией агитирует за новые идеи в искусстве. Вместе с Лоркой он составляет знаменитый Антихудожественный манифест, в котором обрушивается на местные культурные авторитеты, а в своих нашумевших лекциях призывает «презирать всякое сооружение, простоявшее более двадцати лет» и «считать художников препятствием для развития цивилизации»[1 Ян Гибсон. Безумная жизнь Сальвадора Дали. С. 175.].
В жизни Дали 1929 год отмечен особым знаком. Слишком многое сошлось для него в этом спрессованном событиями году: и счастливо найденная любовь, и тяжелый болезненный конфликт, отлучивший его от семьи, и работа, которая приносила ему острое наслаждение от победы. А начался год с авантюрного и чрезвычайно заманчивого предложения его мадридского приятеля Бунюэля сделать совместный кинопроект: изобрести что-нибудь эдакое, ни на что не похожее, одновременно шокирующее, хулиганское, дерзкое и сюрреальное. Одним словом, своим фильмом подорвать весь сонный и снобистский Париж. Дали с радостью согласился: за кино он жадно следил, а шокирующих и скандальных идей у него хватало на десятерых. За неделю веселой и азартной работы в доме Дали в Фигерасе оба приятеля, пользуясь методом автоматического письма, изобретенного еще Супо и Бретоном в Магнитных полях, набросали сценарий фильма, который вошел во все учебники по истории кинематографии под громким названием Андалузский пес.
И в апреле Дали уже торопился в Париж к Бунюэлю, чтобы самому участвовать в съемках картины. Они оба с наслаждением отшлифовывают придуманные ими же детали, которые совсем скоро произведут феноменальный фурор и громкий скандал среди парижской элиты. На глазах у потрясенного испанского журналиста, специально прибывшего на съемки кино, Дали добавляет подкрашенный клей в глазницы отвратительно воняющих дохлых ослов на рояле, чтобы усилить эффект кошмара и струящейся крови.