Никогда прежде Сам не смотрел на Харизму в упор. Ощущал тепло и прохладу, ласку и лечение. А смотреть… что там смотреть? Харизма она и есть Харизма.
Теперь он брёл, опираясь на одно неверное зрение и, значит, волей-неволей, смотрел.
Когда-то, выбравшись из вулкана, Сам двигался вслепую, не пользуясь ни единым чувством, но Харизму отыскал безошибочно. Лучше бы он также поступил и сейчас. Зрение — самое неразвитое изо всех чувств, куда оно может привести?
Привело его в место непонятное. Впереди бесформенной горкой лежало нечто белое и полупрозрачное. И нигде ни малейшего следа Харизмы. У Харизмы были руки, это Сам помнил твёрдо. А тут ничего, словно сожжённый болтун разлёгся перед ним, только болтун белый и молчаливый.
Сам уселся на голую землю, поставил копьё между коленей. Лениво подумал, не ткнуть ли белое копьём, и так же лениво раздумал. Небесное оружие получалось ужасно вредоносным. Им можно проковырять вулкан, нарубить на множество самостоятельных частей когтелапое чудище, выпустить на землю хищного болтуна. А что доброго сумел он сделать своим копьём? Пожалуй, что ничего.
Сам сидел на голой земле. Прежде земля была населена безвредными ползунами, которые шептали свои благоглупости, а когда Сам попросил еды, накормили его. Теперь никого рядом нет, всех высосал болтун.
«Эх, — подумал Сам, надо было не сбрасывать болтуна в магму целиком, а разрубить на сто миллионов болтливых кусков и жечь их по одному, чтобы он мог прочувствовать всё своё ничтожество и ощутить свою вонь».
Перед глазами возникла картина: многое множество бесформенных обрезков и многоголосый речитатив:
— Я кусок кусочков, ломоть ломтиков! О, сколь я многочисленен!
Нет, железной палкой глупость не победить.
Сам сидел, вслушиваясь в себя самого. Наверное, это называется — думать. Хотя, вряд ли. Вслушиваясь в себя, не услышишь ничего, прежде не слышанного. Думать можно лишь о внешнем.
Сам прислушался к внешним звукам:
— Бог богов, король королей…
Что такое? Он никогда ничего подобного не говорил. Другие говорили, но не он.
Сам оглянулся. Ну, так и есть, на голой, выжженной земле сидел одинокий ползун, что когда-то впервые назвал Сама богом.
— Привет! Я рад видеть тебя. Как твои дела?
— Раз ты мне рад, то дела мои прекрасны, лучше не бывает. Только еды тебе я принести не могу. Болтливая мерзость, которую ты прогнал, изволила всё скушать. Многие мои товарищи были съедены за этим обедом. Но мы не сдаёмся. Никто из нас не назвал пожирателя богом.
— Вы молодцы. А ты не знаешь, куда пропала Харизма? Она должна быть тут, но я её не вижу.
— Так вот же она! — ползун указал на белый холм перед Самом.
— Не похоже. У Харизмы был лоб, в который ударила кияна. И руки. А тут ничего нет.
— Это болтливый её искалечил. Набросился на неё, словно на бессловесную лепёшку: Дай-дай-дай! — и ещё похваляется: «О, как я велик!»
Лицо Сама закаменело.
«Ведь это я во всём виноват, — подумалось ему. — Не обратил бы внимания на дурня, прошёл бы мимо, всё было бы в порядке. Впредь надо меньше копьё распускать».
— Болтуна больше нет, — сказал ползун. — Наши, те, кто уцелел, скоро вернутся, и на голой земле их стараниями, вырастет вкусный мошок. А там и Харизма поднимет голову и освободит руки. Тогда в мире не будет иного бога, кроме тебя.
— Я не хочу быть богом. Я сам по себе.
— Правильно! — подхватил ползун. — Нечего плодить всяческих богов. Пойду, скажу своим, что есть только Сам по себе.
Сам невесело усмехнулся.
Ползун уполз, а Сам сидел, рыхлил обушком своего орудия бесплодную землю и пристально вглядывался в тени, мерцавшие в глубине полупрозрачного тела Харизмы. Вот это, должно быть, согнутая в локте рука, лицо, спрятанное в ладонях, и волосы, когда-то пышные, а ныне выщипанные почти нацело.
Сам бессильно заскрипел зубами, которыми некогда перекусил конец мутовки. Но здесь и зубы не помогут. Конечно, Харизма не умрёт, она бессмертна, но что станет с её красотой, которую Сам не успел увидеть, и как простить себе такое издевательство над предвечной богиней?
— Сам, сам по себе! — раздался чуть в стороне слаженный, хотя почти беззвучный марш.
Ползуны дружными рядами шли на призыв своего новоявленного не бога.
— Скажите, — спросил Сам, — прежде, там, где жила Харизма, не было мошка, а было что-то зеленоватое. Не знаю, что бы это могло быть.
— Знаем, знаем! — зашелестели ползуны. — Это называется травка. Харизма хотела устроить садик, чтобы гулять в нём. Но лягух лягушек слопал всю травку, потому что он велик. Так он объявил на всю вселенную.