Домой они возвращались через полмесяца. Ложе Огомы растрескалось. Не вытерпел Курнопай, укусил бабушку Лемуриху:
— Изыскал!
Из-за присутствия провожатого она сделала внуку степенное разъяснение.
— За короткий исторический срок он еще почище штуки изыскивал.
Курнопаю вспомнилась эта история после отлета бабушки Лемурихи, и он ощутил себя Огомой, в которую из водохранилища жизни не изливается ни струйки.
Фэйхоа, ожидавшая, что с часу на час в нем закончится внутренняя перестройка, не обнаружила обновления во взгляде Курнопая и приникла виском к его плечу.
«Перекрыли шлюзы, шлюзы перекрыли», — невольно повторилось в их уме, пока они в обнимку шли к пещере. Совсем скоро, через опустошенность надежд и воли, открылось в Курнопае чувство освобождения. Он не поверил ему. Самообман. Попробовал прогнать этот подлог, но чувство освобождения уверенно утвердилось в нем.
«САМ, великий САМ, — спросил он, — пути не оставалось… Как понимать? Я не сдался? А может, саванна сгорела, да исключено, чтоб она долго была без травы, кустов, ветра и солнца?»
И хотя глухота пространства была Курнопаю отзывом, чувство освобождения не затмилось в душе ни облачком. Со странным впечатлением открытия он обнаружил рядом с собой Фэйхоа, покорную ожиданию, когда очнется его любовь к тому, вокруг чего носились его переживания, будто ураганы вокруг Земли. Он отнесся к этому как к психопатической заморочи. Ничто на свете не равноценно Фэйхоа. Уж если кого-то стоит спасать от страданий, то прежде всего ее. А он, а он отодвигал, даже отшвыривал ее в забвение. Кого же обижать до самоубийственного отчаяния, если не самого близкого человека? Так получалось непредумышленно… Э, нет, он ловил себя на эгоцентрической жестокости, каялся, мечтал об искуплении, но не унимался. Волна. Провал. Волна. Провал.
О, какой желанной воспринималась Фэйхоа теперь! Такой желанной не была со дня посвящения. Ведь все, что позже… Кем оборачивался он на ее любовь и верность? Сексмонстром? Иначе не видит он ее как жертвой его плотской окаянности. Бесновался, лишь полный услажденьем самого себя. Пыточное услажденье. Он очнулся. Сейчас он нов. А как срывался: вершина, пропасть, вершина, пропасть. Фэйхоа все на вершине. О, желание. Знали, именно по себе знали сержантишки, во что преобразовывать окаянную энергию, заключенную в реакторы наших тел. В нерассуждение. В беспощадность. В неуклонную подвластность.
И пришло счастье, и не сопровождалось опасностями, заключенными в них самих, да и небо, океан, горы сохранили к ним доброжелательство, и совершилось то, чего они ждали, и возрадовалась бабушка Лемуриха, и до клекота заходящимся голосом оповестила священного автократа и Каску, и плакала с деревенским причетом в своем генеральском кабинете, убедившись в том, что праздника не будет ни во дворце, ни на телестудии. Комендатура правительственных апартаментов не предусмотрела для Курнопая и Фэйхоа жилое помещение, вот почему бабушка Лемуриха не рискнула поселить молодоженов у себя: сняла им квартирку в районе, облюбованном гражданами третьего слоя — так назывались, по негласному делению, введенному Болт Бух Греем, чиновники административных учреждений, промышленных предприятий, организаторы прессы, зрелищно-ублажительных уголков, деятели культуры, науки, спорта, художественных ремесел.
Чтобы не прогневить Болт Бух Грея, бабушка Лемуриха прямо с вертодрома отправила Курнопая во дворец, а Фэйхоа повезла в район третьего слоя. Правда, прежде чем отправить внука, она известила его о целом ряде принципиальных нововведений. Дворец, имевший заборчик для блезира, охвачен высокой оградой чугунного литья, обеспеченной самой чуткой электронной сигнализацией; во дворце священный автократ оставил жить только Каску с детьми, своего помощника и начальника личной охраны; Кива Ава Чел, хоть она и единственная законная жена Болт Бух Грея и державная советчица, помещена в отдельный особняк, куда он будет наведываться без предварительной договоренности; на том месте, где раньше были турникеты охранной вахты, построили триумфальные ворота, через которые проходят после пункта проверки на лояльность.
Укорив Курнопая за то, что он, как и Ковылко, несуразный артачник, бабушка Лемуриха умоляющим жестом ввела раковину ладоней в междугрудье.
— Гордость моя Курнопа, не перечь совету. Еще главнопроверяющий не наденет на твою дурью башку телепатическую корону, ты примись твердить: «Я не сомневаюсь сызмала в САМОМ. Я боготворю священного автократа Болт Бух Грея, его теорию, практическое руководство. Я ненавистник перемен, опричь воле САМОГО и великого потомка САМОГО». Наденет корону, то же тверди, покуда не сымет. Тогда допустят к Болт Бух Грею. Милость без никаких сложностей отломится. Под меня роют интриганы. Он стал коситься. Кабы не понизил. Каску просила уластить нашего свящавта, так она и слышать не желает. Он, мол, сам обо всем принимает решения. Найдет нужным — и понизит. Не помешалась ли, а? Дочь, родная, со мной, этаким манером. Всем курбетам курбет. Ужо коли б она играла на скачках, я б… не взлети она выше неба, отреклась бы от нее. Огомия твердолобым сделает. Поддается. Испокон веку ни у кого из пращуров у нас не было в генах фанатизма. Экий зверский фанатизм. За родную мать и то заступиться не хочет. Тверди, ради бога. Лояльность священному автократу, христианство и сексрелигия на самом передке политики. При Главправе патриотизм был всего главней. Главправ прощал, коли о нем плохое мнение возводили. И вовсе не прощал, ежели про отчизну нехорошо высказывались.