— В истории навряд ли бывали случаи маршальских отсидок на гауптвахте.
— По-моему, при Наполеоне. Став обратно маршалом, Данциг-Сикорский ни разу не бывал на губе. Я запретил. Честнейший Курнопа-Курнопай, в период после училища ты часто настраивался на противостояние мне. Даже великий САМ этим огорчился при всем обожании тебя и Фэйхоа. Зачем заостряю на этом внимание? Я не припомню автократа более милосердного, чем я. Не стыжусь таким образом высказываться о себе. Это не нескромно, потому что объективно. Я не уничтожал своих врагов, бывших соратников. Нас, властителей гуманистического типа, с момента, когда человек трансформировался в хомо сапиенс, по пальцам перечтешь. К беде моей, человечество привыкло чтить не добродеев. Жестокосердов оно чтит.
«Интересно, — весело подумалось Курнопаю. — Бэ Бэ Гэ вспомнит, что Фэйхоа и я удержали его от общенародного кровопролития?»
— Дело прежде всего в самих народах. Правители всего лишь осуществляют, где сознательно, где интуитивно, их думы и потребности.
«Пожалуй, — сам же подытожил Курнопай, — суть не в том, вспомнит или не вспомнит. Суть не в том, чего он не сделал, а в том, что он не решился на кровопролитие».
Подход к Болт Бух Грею не на основе того, к чему он склонялся (мало ли к чему склоняемся в событиях, которые вызывают у нас взметенность урагана), а по его действиям окончательно настроил Курнопая на отрадный лад, но он тем не менее посетовал, что священный автократ все о себе и о себе, незыблемо благоустроенном, при всех мыслимых и невероятных чинах, а о нем — хоть бы словечко.
Новая привычка появилась у Болт Бух Грея: одухотворясь, мерцая зрачками, делал обороты на каблуках.
Он спросил Курнопая, повращавшись, в чем, на его взгляд, имеется неотложность для жизни общества. Курнопай ответил, что надо создать проект конституции, всенародно обсудить, принять усовершенствованный текст.
— До революции сержантов меня не интересовала конституция, поэтому я согласился приостановить ее действие. И зря. Конституция, принятая при Главправе, идеальная. В ней была даже статья, запрещающая диктатуру одного лица. Самия называлась республикой, но парламент почти не собирался. Если собирался — дабы автоматически голоснуть за предложения диктатора. Дело не в вывеске. Мы живем в эпоху, когда правления осуществляются по совести или по бесстыдству правителей. Что мы сделаем? Конституцию вернем. Добавим в нее отдельные статьи, пункты, уточнения. Я за искреннее правление. Коль я диктатор особого рода — священный автократ, потому что я получил полномочия САМОГО, потому что единовластие буду сочетать с парламентаризмом, потому что я не знаю другой заботы, кроме заботы о народе. Что еще? В конституцию будет введена статья о проверочной инстанции, которую возглавит державный ревизор. Инстанция получит право проверки монополий, банков, латифундий. Но самое важное, она сможет проверять государственные органы и державных руководителей, включая премьер-министра. Единственный, кому будет подотчетен державный ревизор, — священный автократ. Державным ревизором будешь ты. И я хочу выпить за нашу обоюдность друзей, за обоюдность высшего правителя и высшего ревизора. Люди предержащие — к ним отношу держсановников, богачей технократов, князей церкви, скотопромышленников, хозяев игорного бизнеса, знаменитостей разных мастей — в нашу эпоху, в эпоху хунтизма, экологических катастроф, сексраспада, наркомании, кануна ядерного катарсиса, они в условиях современной действительности, заземленной на прибыль и только на прибыль, на редкость редко общаются по душевному влечению, то бишь платонически. Они общаются по расчету, на основе взаимных интересов и взаимного опыления. В прежние века немыслимо было для всех слоев и классов вести взаимоотношения как отношения расчета. Рыцарская нетерпимость к этому была свойственна почти всему обществу. В основе взаимоотношений лежала чистая симпатия. Ею поверялась нравственность взаимоотношений, духовность. Они позади. Я, быть может, смешон сегодня, полагаясь на симпатию в дружбе к тебе, в своих надеждах на нашу обоюдность для народа и ради народа. Симпатия редко кому дается вопреки сердцу, и все-таки я верю, что душевное влечение будет законом твоего отношения ко мне, законом нашего отношения к народу. И тогда закон этот станет общечеловеческим законом. Я не был отступником от симпатии к тебе, не спеша с твоим назначением. Во-первых, я ждал, не повторится ли твое мальчишеское рвение к власти. Слава богу, оно не повторилось. Во-вторых, я искал для тебя должность, кою исполняя, ты мог бы с громаднейшей отдачей соратничать со мной. К счастью, я открыл для тебя такую должность! История не запечатлела единства руководящего и контрольного начал. Они были и остаются антагонистами, потому что правящая инстанция издревле пренебрегает мнением ревизорской инстанции. Короче, всякая власть стремится к бесконтрольности. Я первым в истории сделал вывод после известных тебе событий, что тут власть совершает роковую ошибку. Ревизорство первым высматривает, где возникает разгерметизация. Дело власти осмыслить причину разгерметизации, дабы создать новую возможность для герметизации. Не будучи державным ревизором, ты первым, рискуя головой, со всей мощью совести повел себя непреклонно. Отдавая должное тебе и Фэйхоа, в не меньшей мере отдаю должное себе. Кстати, ты видел его преосвященство кардинала Огомского?